– Бач, який натоптаний! Напився крові християнської! Упир! Виродок бусурманський! Дивись, посміхається! – послышались гневные голоса. Кто-то сунул дымящую трубку в рот мертвецу. – Він і дим пускає! Нажерся крові і вилежується, сил набирає на ніч! Кровопивець!
У Перебийноса в руках оказался заостренный с одной стороны осиновый кол длиной с аршин. Приставив кол к груди мертвеца, казак стал его забивать в тело покойника, мерно ударяя по нему обухом топора. Есаул понимал, что не в силах этому воспрепятствовать, и молча наблюдал за происходящим. Хлынувшая из груди мертвеца кровь имела темный окрас. Перебийнос с наслаждением вбивал кол, пока тот не пронзил труп насквозь.
– Ось іще доказ! У мерця кров загусає, а в цього кровопивці вона рідка! Він живий мрець – упир!
Есаул молча перекрестился – этот довод был наиболее убедительный, ведь после похорон прошло уже много времени. Кто-то крикнул, что надобно отрубить голову упырю, тело спалить, а пепел развеять над Десной. Перебийнос замер над покойником с оголенной саблей.
– Подумай, що ти робиш! – сказал негромко есаул, так, чтобы только Перебийнос слышал. – Ти вже помстився мерцю. Подумай, як поставиться ясновельможний пан гетьман до сплюндрування тіла свого генерального обозного, який був у нього у великій шані? Адже це тільки мертве тіло, без душі! Мертвому ти вже не зашкодиш, а живим, своїм рідним – можеш.
– Лякати мене надумав?! – Глаза казака зло блеснули, и жилы на его руке напряглись.
– Адже крім доньки, яку вже не повернеш, у тебе є два сини, майно, хутір, земля. Чи ти думаєш, що тобі все це зійде з рук? Ясновельможний пан гетьман і вельможний пан полковник заплющать на це очі?
Перебийнос со злостью плюнул на землю, вставил саблю в ножны и, несмотря на осуждающие крики, отошел от гроба. Есаул вместе со своими казаками, благо те уже были рядом, потихоньку оттеснил наиболее буйных от гроба. Подмогой ему стал и подошедший настоятель монастыря с монахами, которые стали увещать, успокаивать собравшийся на монастырском подворье люд. Но толпа вновь взволновалась, люди стали кричать, что гробу с упырем не место в святом соборе. Пришлось есаулу во всеуслышание пообещать, что тело генерального обозного будет перезахоронено в его имении, за Стрижнем. Его слова сняли напряжение, и люди стали потихоньку расходиться, потянулись в сторону города.
Есаул с помощью казаков закрыл крышку гроба, но не рискнул вернуть его в притвор собора. Оставив всех своих казаков охранять гроб, есаул поспешил обратно в цитадель.
Уже через час он докладывал пану полковнику о произошедших событиях. Как он и ожидал, полковник вначале разозлился и принялся его распекать, а успокоившись, стал думать, что теперь делать. Вскоре он отправился за советом к архимандриту Иоанну Максимóвичу.
Двухпалубный колесный пароход «Казак», словно заядлый курильщик, благодушно попахивая черным удушливым дымом из высокой трубы, натужно шел против течения стремительной Десны. Владимир стоял на верхней палубе, его лицо обдувал встречный ветерок. Глядя на него со стороны, можно было подумать, что он внимательно изучает безлюдные песчаные берега левобережья, покрытые чахлыми кустарниками и редкими деревьями с преобладанием ив. На самом деле Владимир погрузился в тревожные размышления, как обычно бывает, когда приступаешь к чему-то новому, неизведанному, и, главное, если ты не уверен в правильности принятого решения.
С этого дня Владимир должен был двигаться в совершенно новом для него русле самостоятельной жизни, теперь ему надо было рассчитывать только на свои силы, причем в незнакомом для него месте – Чернигове, городе, о котором он знал лишь понаслышке. Это был молодой человек двадцати двух лет, приятной, но не броской наружности, с буйной волнистой шевелюрой и длинными бакенбардами, натолкнувшими его университетских приятелей на мысль дать ему прозвище Базаров[3]. Прозвище Владимиру льстило, он охотно на него откликался, хотя с литературным персонажем, студентом-нигилистом, его связывало лишь внешнее сходство и полученная специальность лекаря
