Голова Орлана упала. Это было так неожиданно, что я вздрогнул, а Мери вскрикнула. Шея исчезла вся, а голова наполовину провалилась в грудную клетку, при этом раздался звук, как при ударе хлопушкой. Над плечами Орлана теперь торчали лишь лоб и два глаза, и эти не исчезнувшие остатки лица синевато пылали. Так мы впервые увидели, как разрушители выражают свое неодобрение и негодование.
- Я сообщу об этом Великому разрушителю, - донесся из недр Орлана, словно из ящика, измененный голос.
- Пожалуйста. Могу ли я задать несколько вопросов?
- Задавай, - голова его возвратилась в естественное положение.
- Что вы собираетесь с нами делать? Кто такой Великий разрушитель? Откуда вы знаете, как меня зовут и кто я? Как вы обучились человеческому языку? Как вы проникли в наш звездолет?
- Ни на один из этих вопросов ответа пока не будет. А получишь ли ответ потом, решит Великий.
- Тогда хоть скажите, что мы можем делать и чего не можем делать?
- Можете делать все, что делали прежде, за одним исключением: доступ к механизмам корабля запрещен.
- Раскройте экраны в обсервационном зале. Надеюсь, вам не повредит, если мы полюбуемся вашими красочными светилами?
- Светилами любоваться можно, - бросил он, упархивая.
В отчете Ромеро описаны те первые дни плена, когда мы еще находились в звездолете, - и наши тревоги и недоумения, и овладевшее многими отчаяние, и бешенство, клокотавшее в других, и знакомство с суровыми стражами, и столкновения, возникавшие между ими и нами. А я из тех дней всего яснее запомнил, что меня непрерывно грызли жестокие вопросы, я непрестанно искал на них ответа и ответа не находил, а на некоторые и сегодня, по прошествии многих лет, не могу ответить. И самым мучительным была мера моей вины в том, что совершилось. Ни на кого я не мог переложить ответственность. Везде было одно: моя вина. Временами от этих мыслей сохла голова!
Лишь двум друзьям я поверил свои терзания - Мери и Ромеро, и оба спорили со мной. Мери видела лишь катастрофическое сочетание несчастных обстоятельств, Ромеро твердил, что психологию нужно оставить историкам, а мое дело - анализировать положение.
- Я понимаю, как странно, что именно я обращаюсь с призывом забыть о психологии. Друг мой, копается много в прошлом тот, кто пасует перед будущим, а ваша область - будущее, уж таков вы. Давайте же распутывать загадки, поставленные появлением разрушителей.
Больше Мери с Ромеро разобрались в моем состоянии маленький космонавт с Астром. Камагин остановил меня возле обсервационного зала.
- Адмирал, - сказал он, волнуясь, - вы имеете все основания быть недовольным мною…
- У вас еще больше оснований быть недовольным мною, Эдуард.
- Нет! Тысячу раз - нет! - воскликнул он. - Даже МУМ не предвидела того, что свершилось, а человек, вы или я, не больше, чем человек. Я давно собирался извиниться, Эли…
Астр в тот же день сказал мне:
- Мне очень тебя жалко, отец!
Он сидел в моей комнате и смотрел стереопейзажи незнакомой ему Земли - Гималаи, Сахару, стоэтажные здания Столицы.
- Почему? - спросил я его рассеянно.
Мне вообразилось, что слова имеют отношение к картинам.
- Я подумал, что не ты, а я адмирал, и что я сжег два своих корабля, а третий сдал в плен… И мне не захотелось жить, а ведь тебе хуже, ты - не играешь в адмирала…
- Играй, пожалуйста, в игры не выше солдата, - посоветовал я и вышел из комнаты. Я страшно разнервничался.
В обсервационном зале мы видели изо дня в день одно и то же: яркие звезды, зеленые огни эскадры.
То ли разрушители не хотели, чтобы мы разобрались в астрографии их полета, то ли механизмы корабля разладились, но трудно было понять, куда и с какой скоростью движется вражеская эскадра. Ясно было лишь, что мы несемся в центре флота и что чужие корабли своими полями тащат наш замерший звездолет за собой.
Оранжевая понемногу отклонялась от оси полета. В зените появилась другая звезда, горячей, почти синяя, но неяркая.
Со временем и она осталась в стороне, а приборы показывали, что звездолеты выбрасываются в Эйнштейново пространство. Мы снова увидели - уже в оптике - малоприметное белое светило и темную планетку, ее спутника.
