- Все, - сказала Фират, - ты можешь лететь. Корабль не был сломан. Он просто… не слушался. Это прошло. Улетай.
В голосе ее не было ни грусти, ни горечи, она повернулась и тихо пошла к морю.
Он знал, он чувствовал, что его не обманули, что корабль исправлен и он может сейчас же, сию минуту лететь домой, к Земле, - и не мог этого сделать. Белая фигурка медленно брела к морю, и что-то было не так, чего-то он не понял, не доделал, и, сам не зная, зачем, он крикнул: «Фират, погоди!» - и побежал к ней.
Он догнал ее у самой воды. На его крик она не обернулась.
- Погоди, Фират, - сказал он, переводя дыхание. - Так же нельзя, в самом деле. Ведь я сейчас улечу, и мы можем никогда больше не встретиться.
Она спокойно смотрела на него. Ну да, он улетит, они действительно никогда больше не встретятся, но ее это не тревожило. Что ей-то до этого?
- Погоди, Фират. Ведь ты даже не спросила, откуда я. Может быть, твой отец или те, что были с ним, когда-нибудь захотят прилететь к нам, на Землю… на ту планету, откуда я родом? Ведь вы можете это?
Фират медленно покачала головой.
- Они все очень заняты. Там. - Она махнула рукой в сторону материка, где раскинулся желтый город. - И там. - Она вытянула руку вверх, указывая прямо в небо.
В первый раз в ее ровном голосе он почувствовал едва уловимый оттенок горечи - они все очень заняты.
- А может быть, ты, когда подрастешь?..
Она снова покачала головой.
- Твоя планета нам не нужна. Ведь вы даже не умеете… - она не знала необходимого слова. Она пощелкала пальцами, как делают это люди, припоминая что-нибудь, и вдруг у нее из-под пальцев начали выпархивать огромные, величиной с крупную лилию, мохнатые снежинки. Они таяли, не долетев до песка, а пальцы Фират начали приобретать бронзовый отблеск, и вдруг засверкали нестерпимым блеском настоящего червонного золота, она ударила в ладони - и над песками прокатился оглушительный, стозвучный удар огромного гонга.
И тут же руки девочки стали прежними.
- Вы не умеете так, - тихо, словно извиняясь, проговорила Фират. - Вы не умеете…
- Творить чудеса, - подсказал Волохов. - Этого мы и вправду не умеем. И все же, если вы только можете, прилетайте к нам, на Землю. Чудес у нас нет. Но у нас есть солнце, не такое, как у вас, - бледненькое, словно мелкая серебряная монетка, - нет, наше солнце золотое, как твои ладони пять минут назад, как цветок одуванчика - вот какое. - И он рисовал на влажном и плотном песке, какой это цветок, и в узких бороздах рисунка тотчас набиралась вода. - Оно желтое, рыжее, нестерпимое…
Они тихо шли по узенькой полоске омываемого водой песка, и Волохов все говорил, и нагибался, и рисовал что-то, и они тут же переступали через этот рисунок и шли дальше, и он снова говорил о Земле, о ее морях, умеющих быть любыми - от пурпурных до молочно-белых, о лиловых вершинах гор, о зеленых Лунных ночах над стоячей водой уснувших рек, о тонкой яблочной прозрачности предутреннего неба, о чеканной бронзовой дорожке, по которой можно добежать до самого солнца, если оно не успеет спрятаться за море; он рисовал на песке маленьких, не больше суслика, кенгуру и огромных, величиной с утку, божьих коровок. В стройную шеренгу знаков зодиака вклинились колдовские пентаграммы мирских звезд и курчавые пеньки актиний, а у самой-самой воды, прикрыв морду хвостом, свернулся калачиком абстрактный кот - так, во всяком случае, закончилась попытка Волохова изобразить всю нашу галактику. Крошечная точка, обозначавшая Землю, приютилась с краешку, где-то на хребте условного кота.
- Волохов, - сказала вдруг девочка, останавливаясь. Она в первый раз обращалась непосредственно к нему. - Не надо. Улетай.
Да, конечно, ведь так можно говорить, и говорить, и говорить, но он ничего не изменит, Фират никогда больше не встретится ему на пути. Земля не нужна им, она сказала. Но то, что он так долго говорил ей о Земле, вернуло его к прежней уверенности в себе, и теперь, когда ему оставалось только повернуться и идти к кораблю, вдруг стали неважны все эти ее чудеса, разрезанный скафандр, золотые ладошки и все такое, она была просто босоногой девчонкой Фират, которую он оставит здесь, у моря, на краю неведомой земли, чтобы никогда больше не увидеть; Волохов наклонился над нею, и она поступила так же, как это сделала бы на ее месте любая девушка на Земле - закрыла глаза.