Донни, Донни, мысленно окликнул я, подумай, если другие узнают, они возненавидят нас так же, как Странного Джона!
А ты сделай так, чтобы они не узнали, ответил он.
Долгое время мы с братом отставали от сверстников в физическом развитии, зато, окончив начальную школу, стали расти как на дрожжах. Дон был гораздо красивее и здоровее меня; его горящие зеленые глаза пронзали всех насквозь, точно лазерные лучи, – в обиходе такой взгляд называют магнетическим, а если добавить к нему инстинктивное владение принудительной метафункцией, то и впрямь перед ним было трудно устоять. В четырнадцать лет Дон Ремилард прослыл неотразимым и бессердечным берлинским Казановой: девчонки сходили по нему с ума. Я же был его бледной копией, карикатурой. Рядом со стройной рослой фигурой брата я выглядел долговязым и нескладным. У него были иссиня-черные вьющиеся волосы, как у известного эстрадного певца, у меня – торчащие во все стороны патлы. От его гладкой кожи оливкового цвета, ямочки на подбородке, тонкого орлиного профиля глаз нельзя было отвести, а меня замучили прыщи и гайморит, к тому же разбитый на хоккее нос неправильно сросся.
Если тела наши выросли до мужских размеров, то умы пошли еще дальше. Дона раздражали мои комплексы, моя застенчивость, мое книгочейство. В средней школе я отлично успевал по гуманитарным дисциплинам и вполне сносно – по техническим. Успехи Дона в учении были скромнее, но это не уменьшало его популярности, поскольку пробелы в знаниях он компенсировал достижениями на хоккейных площадках и футбольных полях, показывал чудеса психокинеза и принуждения.
Он пытался подковать меня еще в одном распространенном виде спорта – обольщении женского пола, – но безрезультатно. Я не мог побороть замкнутости, какой у Дона отродясь не бывало. Желания, разбуженные притоком мужских гормонов, бередили мне душу не меньше, чем подавляемые метафункции. Поскольку в воскресной школе нам проповедовали греховность «нечистых действий», я терзался угрызениями совести, когда бывал не в силах противиться соблазну вручную разрядить сексуальное напряжение. Я нес бремя «смертного греха», пока не осмелился исповедаться в своем грехопадении отцу Расину. Но мой добрейший духовник оказался человеком гораздо более передовых взглядов, нежели большинство его собратьев из католического духовенства того времени; он все мне объяснил прямо, доходчиво и во многом облегчил мои страдания.
– Стало быть, сестры говорят, будто подобными действиями ты навлечешь на себя проклятие Господне? Но это не так, сын мой, ибо все мужские тела сотворены одинаково и каждый отрок, вступающий в пору зрелости, прибегает к упомянутым действиям. А кому они приносят вред? Никому. Разве что самому отроку, и то лишь в том случае, ежели они становятся наваждением – как часто бывает, когда мы отрешаемся от прочих земных утех. Помни, что твой долг перед Господом Богом заботиться не только о душевном, но и о телесном здравии. Иными словами, нечистые действия порой необходимы, и уж никак нельзя причислять их к смертным грехам, поелику прегрешения твои невольны, покуда не отягчают страданием тело и душу твою. Намного предосудительнее обман учителей или добрых сородичей твоих, нежели естественные позывы плоти. Отпускаю тебе содеянное тобою, помолись и ступай с миром!
Когда в 1961 году мне исполнилось шестнадцать, я чуть приоткрыл створки своей раковины, иначе говоря, познакомился в библиотеке с тихой миловидной девочкой по имени Мари Мадлен Фабре. Наши встречи были более чем целомудренны. Она, как и я, обожала научную фантастику. Мы часто бродили по берегу реки Андроскоггин, протекавшей к северу от целлюлозно-бумажной фабрики, не замечая запаха сероводорода и любуясь зеркально-темными водами, полыхающими осенними кленами и невысокими, но живописными горами, что обступали нью-гемпширскую долину. Мари Мадлен научила меня наблюдать повадки птиц. Я выбросил из головы Странного Джона и уже не реагировал на братнины насмешки над моей сексуальной неопытностью.
Нас, детей, в доме осталось пятеро: Дон, я и младшие двоюродные – Альбер, Жанна и Маргарита. Но в тот год на Рождество мы праздновали воссоединение семьи Ремилардов. Родственники съехались со всего Нью-Гемпшира, Вермонта и Мэна, включая шестерых детей дяди Луи и тети Лорен, которые обзавелись семьями и разъехались. Старый дом на Второй улице наполнился прежним веселым гомоном. После Всенощной мы устроили традиционный пир: вино, кленовые леденцы, тартинки, бисквиты и пироги с начинкой из жирной свинины. Малыши пищали и носились как оголтелые, а потом заснули на полу среди разбросанных подарков и цветных оберток. Догорали свечи на елке, женщины обносили всех угощением. Старые и молодые пили стакан за стаканом. Даже хрупкая седовласая тетя Лорен слегка захмелела. Все в один голос твердили, что нет ничего лучше, чем снова собраться под одной крышей.
