Макгрегор не скрыл от Дени причин, вынудивших его пойти ва-банк, для меня же они в то время остались тайной. Единственно я понял, что какие-то чрезвычайные события заставляют мировое сообщество парапсихологов сократить подготовительный период, который должен был привести к тотальной огласке.
Не помню, чтобы я когда-нибудь так злился на Дени. Мы жестоко поспорили, что стало первым серьезным шагом на пути взаимного отчуждения. И зачем только я притащился в этот проклятый Хановер! Изначальные мотивы для переезда – страх перед возможными действиями Виктора – вмиг показались лишенными всяких оснований. Я виделся с Виктором на Рождество и Пасху, во время семейных сборищ, и он вел себя вполне корректно. Я вдруг осознал, что истинная опасность, как это ни парадоксально, исходит не от Виктора, а от Дени. Меня заманили в ловушку! Я угрохал все деньги на лавку, и теперь поворачивать вспять уже поздно.
Понимая, что из Хановера мне уже не выбраться, я, насколько возможно, избегал общества Дени и других оперантов, притворяясь, что моя жизнь целиком посвящена работе. Лавку я не закрывал до полуночи, каждый день пачками писал письма в коллекторы, предлагая свой товар и выискивая раритеты. Таким образом, я завязал необходимые контакты, привлек к себе внимание и почти забыл о том, что я не просто букинист, а умственный извращенец. Дудки, друзья-метапсихологи! Я торгую книгами, никого не трогаю, а если вас интересует оккультизм – милости прошу в мою лавку, подберем вам соответствующие названия…
И быть может, мне удалось бы обрести душевное спокойствие, если бы не Дон.
С наступлением осени тревога моя все усиливалась, и я стал плохо спать. Просыпался среди ночи, обливаясь холодным потом, но припомнить содержание своих кошмаров никак не мог. Октябрь окрасил золотом и багрянцем окрестные холмы, яркие петунии в палисадниках увяли с первым дыханием морозов. Лежа на кровати в промежуточном состоянии между сном и явью, я вновь и вновь ощущал терзания покойного брата. Дон рассчитывал, что смерть избавит его от меня… и ошибся.
Я пытался стряхнуть наваждение испытанным семейным способом, к какому прибегали Дон и дядюшка Луи. Иногда алкоголь помогал, но в качестве побочного эффекта я стал испытывать упадок ментальных сил (ибо ничто так разрушительно не действует на метафункции, как злоупотребление спиртным) и напросился на упреки и заботы Дени. Я отвергал его предложения помочь, хотя и сам постепенно приходил к выводу, что лечение необходимо. Обращаться к обычному психиатру мне тоже не хотелось: почему-то я вбил себе в голову, что это было бы уступкой Дону. А я упорно внушал себе, что он более не существует – умер, отпет церковью, похоронен в освященном месте, отошел в область воспоминаний. Память о нем сможет бередить мне душу, только если я сам это допущу – а я не допущу! Мало-помалу я одолею и Дона, и все страхи, что мы когда-то делили с ним. Время – лучший лекарь.
Но кошмары, депрессия и дурные предчувствия – словом, все то, что французы называют «malheure» note 61, – лишь усугублялись по мере приближения демонстрации в Эдинбурге. Теперь я уже не засыпал, пока не напьюсь до бесчувствия. Я был уверен: мне уготован тот же конец, что и Дону, – самоубийство, проклятие. Случись все это раньше, я бы ударился в молитвы. Я по-прежнему ходил к мессе по воскресеньям, но это уже не приносило облегчения. Молитвы не помогали, поскольку вошли в привычку; мне явно недоставало веры в божественный промысел, управляющий вероятностными решетками…
Однажды, разбирая партию книг, я наткнулся на руководство по хатха-йоге. Когда-то Элен этой йогой мне все уши прожужжала, пытаясь убедить меня, что нет лучшего способа «разрешить свое смертное пространство». Я лишь усмехался – так далека была тогда от меня смерть. Выполняемые ею упражнения виделись мне каким-то мумбо-юмбо, восточной ерундистикой. И только сейчас, дойдя до крайней точки, я принес книгу в свою неприбранную холостяцкую квартиру и за одну ночь проглотил ее. Эйфория, которую йога сулила своим приверженцам, была сродни «астрономическому сознанию» Странного Джона, то есть той высшей отстраненности, что привела его вначале к стремлению завоевать мир, а затем к гибели.
