Сознание работает словно отдельный механизм, вот бы я мог защитить и тело, словно сознание, покрыв спасительной пеной руки, ноги, голову…
Нашел!
Хватаю руку, дергаю, застрял — не пускает ремень. Автоматическим движением выхватываю из ботинка нож — его я раздобыл еще на Альфе, во время каникул — не зря. Волоку тело, как мешок, к выходу.
Воздух! Жадно дышу!
Мы оба горим! То, во что превратился Азул, отвратительно. Пурпурно-алые и оранжево-коричневые нарывы стирают тело имрахца. От пучка светлых волос ничего не осталось, только почерневшие уши торчат по бокам головы. Одежда — ошметками. Кидаю его оземь, пытаюсь потушить извивающийся в пляске огонь, кое-где мне это удается. И вижу, что мои руки выглядят почти так же, как и Азул.
Я горю!
Зачем я пожелал ему смерти?
Слова мелькнули и погасли в темном углу сознания.
Не останавливаюсь, бросаюсь на землю, катаюсь, вскакиваю, продолжаю терзать тело Азула, таская по сухой мертвой пыли обмякшую тушку.
Не хочу проверять пульс! Не хочу знать, что этот урод сдох от болевого шока!
Энергия иссякает, ее впитывает голодная почва изможденной планеты. Выбившись из сил, падаю на Азула.
Как бы все-таки хорошо было, если бы сфера сохраняла от боли не только сознание, — где-то далеко размышляю я. Уже не здесь, но где-то близко, с обрыва реальности смотрю изнутри неприступной оболочки, как пленка растекается по моему телу, та самая, не позволяющая гореть. Сантиметры, участки — всего меня поглощает бледно-синяя пелена. Чудесный сон утешает моё испепеленное я, что развеется вместе с пеплом через секунды…
Вижу шею Азула, вспухшую сплошным розово-красным волдырем — хорошо, что не его лицо. Кажется, хватаю его за горло и хочу придушить. Это он виноват, что мы оба здесь сгорим… вижу Санару… она танцует с кнутом лучше… лучше всех… пленка течет вверх по моей руке, стекает на парня и по шее плавится панцирем вокруг…
Сволочь… какая же ты сволочь… Азул…
Директор Хорнос стоял у окна больничной палаты и ждал когда проснется Азул. Мальчик приходил в себя уже несколько раз, и во время каждого пробуждения, как только сознание окрепло достаточно чтобы припомнить жуткое событие, требовал разъяснений, пока однажды не вспомнил, как его понесло к земле…
И тогда ему становилось плохо.
Он начинал кричать, что «во всем виноват мерзкий фризиец!», и медбратьям не оставалось ничего другого, кроме как вкалывать очередную порцию сильнодействующего снотворного, раз за разом спасая подростка от нервного срыва.
Но Хорнос не собирался спешить, выясняя все обстоятельства крушения ЛА Азула, прежде чем что-либо объяснять — особенно учитывая, что у этих двоих уже вышел серьезный конфликт. И теперь приходилось действовать особенно осторожно, чтобы не усугубить ситуацию еще больше, если, конечно, это было возможным с тем, что он собирался рассказать имрахцу через несколько минут.
Азул пошевелился — как и говорил врач, он очнулся в течение получаса. Торопить парня директор не стал, давая время прийти в себя. Тот глубоко задышал, заметался и распахнул ярко-зеленые, в свете люминесцентных ламп, глаза.
— Директор, — мальчик сразу же поймал образ коренастого мужчины привалившегося к подоконнику.
— Рад, что с тобой все в порядке, Азул.
Тот потянулся к стакану воды на алюминиевой стойке рядом и сделал глоток, не отводя глаз от директора, будто боялся, что тот испарится, стоит лишь на секунду отвернуться.
«Удивительно», — подумал про себя директор. Кожа парня восстановилась полностью, навсегда поглотив те жуткие кровавые раны и потрескавшиеся черные огарки конечностей. Около пяти суток Азула не вынимали из восстановительной капсулы, наращивая ткани слоями на оголённых после операции мышцах.
— Что случилось? — без вступлений потребовал парень.
— Ты попал в аварию и чуть не сгорел…
— Почему произошла авария? — не давая директору закончить, бестактно перебил Азул.
Хорнос сдержался, он был готов к чему-то подобному, но все же ему так хотелось отвесить нахальному мальчишке увесистый подзатыльник.
— Оторвались несколько лопаток от компрессорной части двигателя, они пробили оболочку, нарушив работу системы и спровоцировав взрыв.
