– Лорд Арондо, – я оттолкнул свиток с прошением. – Вы думаете, что эти «мальчики» не знали, на что они идут?
– Но, Ваше Величество, они еще дети, гнев застил им разум… – Пожилой лорд мялся, боясь сказать лишнее.
Насколько я помнил, он просил за племянника жены.
– Лорд Арондо, а если бы там, на поляне, осталась ваша дочь? – Я знал, куда побольнее ударить. Жену вельможный лорд не любил, а вот дочь обожал и всячески баловал.
Старик вздрогнул и побледнел.
Я присел на стол и продолжил, наблюдая за остальными:
– Или ваша любовница, лорд Кардейл. Или ваша сестра… – Я ткнул пальцем в самого молодого, виконта Ластара. – Вы согласились бы простить убийц только потому, что гнев вдруг застил им глаза?
Мужчины отводили взгляды и нервно переминались, но я не дал им покинуть поле боя просто так:
– Удаление имен этих преступников из книги родов защитит наших женщин от покушений навсегда. Отныне любой покусившийся на жизнь или честь женщины будет удален из книги родов и сослан в каменоломни! – Я стукнул по столу, подтверждая свое слово, и притаившийся в углу граф Радолен заскрипел пером, торопливо заполняя свиток.
Больше делегаций и прошений не поступало. Впрочем, я не препятствовал родственникам собрать юнцов в дорогу и снабдить их одеждой и провиантом.
Все эти дела позволяли мне чувствовать себя живым, заливать пламя тоски и боли, которое тлело в груди, не давая ни есть, ни спать. Дикран и граф Радолен постоянно были рядом, а все прочие придворные и слуги шарахались от меня в ужасе.
Узнав обо всем, лорд Иан отдельной депешей просил привезти тела казненных в столицу и выставить на главной площади в назидание всем. Его пожелание было исполнено. После этого поток доносов и «свидетельств» увеличился настолько, что пришлось принять в штат СБ двух новых секретарей.
Столица встретила меня настороженно. Я не стал устраивать привычного торжественного проезда. Короткая скачка по улицам в компании синих мундиров – и я укрылся во дворце, как раненый зверь в своей берлоге.
Но и здесь все напоминало мне об Инире. Даже мой тайный сад хранил под своей сенью звук ее шагов, а в ванной остался гребень с несколькими светлыми волосами на зубцах. Едва устроившись в покоях, я уложил под стекло изорванный плащ и забрызганные кровью туфли.
– Прости, любимая… – Мой горячечный шепот разогнал мертвенную тишину кабинета. – Я не уберег тебя, но я отомщу!
* * *
Через несколько дней после прибытия в столицу, когда схлынула суета первоочередных дел, ко мне пришла заплаканная до красных глаз Аделаида и с порога заявила:
– Дядя! – (Я первый раз услышал от нее такое обращение и невольно поднял голову от свертка, лежащего на столе.) – Тебе надо поесть, ты погубишь себя!
– Делла? – Удивился я и впервые заметил, что она в глубоком трауре.
Племянница взяла в руки маленькое зеркальце, висящее на цепочке на поясе:
– Дядя, посмотри на себя! – Девушка сунула мне под нос серебристую поверхность, и я обомлел.
Из полированной глубины на меня смотрел старик: большая часть волос поседела, глаза запали, щеки избороздили морщины.
– Тебе надо поесть! Я сейчас распоряжусь! – Аделаида захлопотала, отдавая приказания слугам, и вскоре нам накрыли обед на двоих.
Она провожала взглядом каждую ложку, сама подавала хлеб и соусы, подливала вина в мой кубок. Наконец, решив, что я сыт, она ушла, а я немедленно кинулся в уборную и весь обед покинул мой организм в считанные секунды.
Тяжело дыша, я прислонился к прохладному серебряному кувшину для умывания и горестно усмехнулся: мы скоро будем вместе, любимая. Надеюсь, Эр будет милосердна к любящим и за чертой.
