Но одно место из показаний Чарди вновь и вновь не давало Тревитту покоя.
Чарди: А как же курды?
Мелмен: Мне очень жаль. Курды в сферу этого расследования не входят.
Окончательные подробности были весьма зыбкими, Тревитт знал это. Никто и никогда их не проверял, о них не были написаны книги, их не раскапывали журналисты. Существовал лишь отчет Мелмена, а его трактовка была весьма поверхностной. Сам Джозеф Данциг пока никак его не прокомментировал. В первом томе своих мемуаров, озаглавленных «По заданию Белого дома», он пообещал попозже затронуть курдский вопрос, но второй том пока так и не увидел свет, и кое-кто утверждал, что может никогда его и не увидеть. Слишком хорошие деньги Данциг зарабатывал ораторскими выступлениями.
Впрочем, участь, постигшая трех главных персонажей, была известна. Взятого в плен Чарди переправили в Багдад, где его допрашивал офицер КГБ по фамилии Спешнев. Тревитту было известно, что его поведение под нажимом стало предметом споров. Одни утверждали, что он держался как герой, другие заявляли, что он постыдно раскололся. Обсуждать этот вопрос с Мелменом Тревитту не хотелось.
После шестимесячного пребывания в московской тюрьме его вернули в США.
Джоанна Халл непостижимым образом объявилась в Резайе[12] в апреле 1975-го и вернулась в Соединенные Штаты, к своей жизни в Гарварде. С тех самых пор она жила тихо и мирно. Если, конечно, не считать того, что трижды пыталась покончить с собой.
Улу Бег, по сведениям из одного источника, был в конце концов взят в плен иракскими силами безопасности в мае 1975 года, и в последний раз его видели в багдадской тюрьме.
Судьба его людей – его племени, его рода, его сыновей – осталась неизвестной.
– Свет, – велел Йост.
Тревитт на секунду замешкался, потом нащупал выключатель и щелкнул им.
Комнату залил яркий свет, и люди принялись моргать и потягиваться после долгого сидения в темноте.
Йост поднялся.
– Вот вкратце и все, – подытожил он. – Я хотел, чтобы вы были в курсе. Чарди прибывает завтра.
– Господи, вы притащили его сюда?
– Нет, не в управление. Мы ведем эту операцию из проверенного офиса в Росслине, на берегу Потомака, напротив Джорджтауна.
– Йост, надеюсь, вы сможете удерживать этого Чарди в узде. Временами он по-настоящему бешеный.
– По-моему, вы не понимаете, – вмешался Майлз Ланахан.
Он улыбнулся, обнажив нечищеные зубы. Этот тщедушный юнец уже успел заработать себе репутацию своим безжалостным умом. Он был начисто лишен сантиментов, чепуха в духе «старых ковбоев» его не трогала. Начинал он компьютерным аналитиком в «яме», как на жаргоне управления именовали видеодисплейный терминальный комплекс в подвале главного здания в Лэнгли, и за рекордно короткий срок в два года сумел выбраться оттуда. Все остальные его немного побаивались, особенно Тревитт.
– Ладно, Майлз, – осадил его Йост. – Хватит.
«Получил, приятель», – порадовался Тревитт.
Но Майлз все же оставил последнее слово за собой.
– План в том, – заявил он, – чтобы его не удерживать.
Чарди порой казалось, что он не сошел с ума лишь благодаря баскетболу.
Под конец «Саладина II», в подвале, когда ему приходилось хуже всего, он думал не о Джоанне, не о курдах, не о родине и не о своем задании – все это больше не поддерживало его. Он думал о баскетболе. Он взвивался в воздух и в прыжке посылал воображаемые мячи со всех точек огромной площадки в корзину. Они взмывали, падали и – о чудо! – ни разу даже не задели металлическое кольцо. Игра все больше и больше завладевала его воображением, вторгалась в самые темные закоулки сознания, изгоняла оттуда паутину, заглушала гаденькие ростки сомнения. Уже потом она стала для него чем-то большим. В нее он вкладывал всю свою энергию, весь жар души, все свое разочарование и неудовлетворенность, все свое возмущение – свою ненависть. Игра была верна ему, как ни один человек или организация на свете. Она полностью поглощала Чарди.
И сейчас, накануне самого важного дня в его жизни, игра не подвела. В последнее время удары его утратили свою меткость, ноги были тяжелыми и непослушными, пальцы – неловкими. Но все это осталось в прошлом: сегодня вечером он не мог промахнуться. Он бил снаружи, изнутри, но обычно с лицевой линии, в кольцо, лишенное щита, и потому не имел права даже на крохотную ошибку; и мяч, вращаясь, подлетал под потолок и падал точно в корзину. Это была всего лишь игра дворовой лиги, большей частью состоявшей из тех, кто когда-то занимался баскетболом в колледже, как он сам, и чернокожих ребятишек, которым колледж не светил. Проходила она в полутемном обшарпанном зальчике, пропахшем по́том и лаком, с темной паутиной ржавых железных балок на потолке.
