– Чарди. Этот человек – иностранец. Это мужчина шести футов двух дюймов росту, который, вполне возможно, не в состоянии отличить десятицентовик от пятака. Он гамбургера в глаза не видел. Скажите мне вот что: почему его до сих пор не схватили? Говорили, что на это уйдут считанные дни. А прошло несколько недель. Его где-то поймали. И теперь манипулируют им в своих целях.
– Просто оставайтесь здесь. Не выходите никуда из этой комнаты. Не высовывайте из нее носу, пока я вам не скажу. С вами ничего не случится. Вам нечего бояться.
– Вы выгадаете мне время?
– Оно в вашем распоряжении. Доверьтесь мне.
* * *
Довериться Чарди? Поверить ему? Вот в чем была загвоздка: кому верить? Сэму? Этому кошмарному церковному служке, Ланахану? Отступнику Чарди?
Данциг откинулся назад. У него уже вторую неделю болела голова. Грудь до сих пор давала о себе знать. Чарди ушел.
– Сегодня меня не будет, – предупредил он. – Вернусь вечером.
– Куда вы?
– Поройтесь в своих архивах, а я пороюсь в своих, – сказал Чарди.
Данциг откинулся на спинку кресла. А вдруг у него опять начнется гипервентиляция? Он попытался отрешиться от воспоминаний о курде, его оружии и о том ужасающем мгновении, когда все замерло, а убийца стоял в пятнадцати футах от него, готовый выстрелить, и Данциг понял, что ему конец. Он помнил эти глаза, горящие, полные решимости. В нем были какая-то яркость и величие, какая-то сила. Самое пугающее во всем было то, что это завораживало его.
Это все мои еврейские корни, подумал он. Я могу обсуждать это вслух, думать об этом, сравнивать это с тысячей книг и эссе, разобрать по косточкам основные идеи и мотивы, весь скрытый подтекст, отпускать на эту тему язвительные шуточки, и тем не менее я не в состоянии сделать ничегошеньки, чтобы остаться в живых.
По контрасту он подумал о себе, и контраст вышел неутешительным. Пятьдесят шесть лет он не обращал никакого внимания на свое тело. Зарядка вызывала у него отвращение. Он взглянул на свой живот, студенистую массу, оттопыривающую халат. Слишком толстый, слишком слабый, слишком медленный. Он представил, как карабкается вверх по холму или бежит по переулку, а курд за ним. Он поскальзывается и ползет вперед. Курд настигает его огромными шагами атлета. А у Данцига нет ничего, ничего, чем можно было бы сразиться с ним. Весь его ум, его слава, его власть – ничто.
И что тогда будет? Он знал ответ. Он умрет.
Головная боль расползалась по позвоночнику, отдавала в спину. Еврей, скрывающийся на чердаке. Одна и та же старая история, и нет ей конца. Столетия чердаков. Все наконец-то свелось к этому, разве не так. К игре, в которую они играют от скуки. Игра называется «Убей еврея». Убейте вонючего жида, мальчики, давайте, выбейте его вонючие зубы, дайте пинка под вонючий зад.
Убейте еврея, мальчики, убейте его.
Он покачал головой. К нему подкрадывалось безумие, он понимал это. История не давала ему покоя. Об одном грозном владыке как-то сказали, что его расцвет пришелся на период, когда все вокруг было спокойно, и Данциг презирал его за это. Перед глазами у него встали другие картины: евреи, отправляющиеся в печи, рабы, услужливо помогающие работорговцам, христианские мученики, улыбающиеся с костров или из ям с дикими зверями. Слабейшие погибают. Таков был другой закон, столь же суровый, как и закон энтропии, и в определенном смысле родственный ему.
«Ладно, – велел он себе, – за работу».
Он пролистал бумаги, лежащие перед ним – различные наброски, теории заговора, списки людей и организаций, которым может быть выгодна его смерть. Перечень был внушительный.
«Может, ты и впрямь дурак, – сказал он себе и безрадостно усмехнулся нелепости собственного утверждения. – Может, ты просто психованный еврей; давай поезжай на Майами-Бич, отдохни».
Но за дверью скрипнула ступенька – он знал, что это какой-нибудь сотрудник службы безопасности управления с израильским «узи» в руках и затычками в ушах, – и он вновь принялся за работу.
* * *
Повышение тяжким бременем лежало на плечах Ланахана, пригибало его к земле. Его маленькие глазки бегали еще больше обыкновенного, он судорожно и тяжело дышал. Оставлять Чарди без присмотра он не хотел и хвостом шел за ним вот уже через пятую комнату.
