Он снял с плеча винтовку, «ремингтон» семисотой модели, стреляющий семимиллиметровыми патронами «магнум», с оптическим прицелом шестикратного увеличения. У Рамиреса таких было две. Раз-другой в год преуспевающий владелец бара и борделя приезжал сюда пострелять пустынных толсторогов.
– Эй, тут еда, – позвал Роберто.
Тревитт вновь вскинул винтовку на плечо. Еда, значит, опять бобы с рисом, значит, опять их всех ночь напролет будут донимать газы, а он знал, что ему предстоит дежурить с двух до шести утра, когда газовая атака будет совсем непереносимой.
Боже правый, ни о чем таком у Ле Карре никогда даже не упоминалось.
Сегодня был его третий день; он уже успел проявить свои таланты и был формально принят в команду, хотя никто так и не спросил его имени и не поинтересовался, откуда он. Они знали о нем нечто более важное: что он без промаха попадает в корзину с двадцати пяти футов, если получит передачу; яростно бросается на мяч; ставит такие заслоны, от которых игрок противника может запросто лишиться зубов; отчаянно борется за подбор мяча и, наконец, что он честен.
– Ты из профи, старик? – хмуро спросил его самый высокий, местная звезда, который, как говорили, в жизни был почтальоном.
– Я неделю пробыл в лагере старой команды «Чикаго пэкерз». Но не сумел там удержаться.
– Скажи, приятель, думаешь, я смог бы играть за профи?
Чарди помолчал долю секунды. Он ведь был уязвимой фигурой – единственный белый на площадке.
– Нет, – ответил он наконец. – Вряд ли. Прости. Ты не потянешь.
Чарди показалось, что почтальон сейчас его ударит. Ему было где-то года двадцать два, в нем шесть футов пять дюймов росту, и он владел несколькими отличными приемами. Небось год или два играл в команде какого-нибудь колледжа, пока не вылетел или не ушел сам.
Но парень, похоже, обдумал все и пошел на попятный. Пожалуй, он был слишком утонченным, чтобы драться, или слишком умным, или же втайне признавал справедливость оценки Чарди, или чувствовал, что этот странный белый не боится ни бога, ни черта и будет драться с ним до последней капли крови.
– Тогда давай играть, старик, – сказал почтальон.
– Давай, – отозвался Чарди, и игра началась снова.
К этому времени Чарди уже успел прорваться на лучшую площадку, где пятеро на пятеро боролись самые талантливые игроки. Сначала черные позволяли себе выказывать свой гонор: они толкали и оскорбляли его, и не раз он летел на асфальт. Но он давал им сдачи локтем или бедром, а его мячи ложились в корзину без промаха.
Он до сих пор бил в прыжке. Это не забывалось. Оно никогда не терялось, это умение. Мяч летел в корзину, а не в кольцо или щит, хотя здешние корзины были сделаны из цепей, которые по-средневековому позвякивали, когда сквозь них пролетал мяч. Чарди был словно заговоренный. Он играл, чтобы забыться, спрятаться, раствориться в игре, блестящей игре. Он понимал лишь, что должен играть, или умрет. Его тело истомилось по спорту.
Он улетел из Бостона и из вашингтонского аэропорта Нэшнл направился прямиком в город, заехал только в спортивный магазин в торговом центре в пригороде, купил себе роскошные кроссовки – «Найк», из натуральной кожи, профессиональную модель, – и добротный мяч «Симко» для игры на открытой площадке. Сразу же двинулся в центр, пока не увидел баскетбольную площадку, хорошую и большую, за мостом, в низине между шоссе и неторопливой рекой. Она и называлась в честь этой реки – «Анакостия». Он знал, что там собираются лучшие игроки.
Он мог бы играть вечно. В свои тридцать восемь он чувствовал себя на шестнадцать. Если на земле и был рай, Чарди наконец-то нашел его: площадка, два кольца и мяч, летящий точно в цель.
Да, сегодня он был в ударе.
– Бей.
– Бросай.
– Заколачивай, приятель.
– Накрывай.
– Черт, да ты мастер.
Он забросил мяч в кольцо четыре, потом пять, потом шесть раз подряд, прежде чем промахнулся. Мячи летели по высокой траектории, словно послания от Бога, прямо в центр, без пощады. Он толчком досылал мяч в корзину, бил по нему ладонью вытянутой руки, бил с отскоком назад с обеих рук. Он пробивался к задней линии, получал пас и рывками уходил от опеки двух защитников обратно, чтобы забросить мяч из-под самого кольца. Мяч был словно роза, такой невесомый и душистый. В своем зачарованном трансе Чарди послал мяч в корзину с сорока футов, и тот пролетел сквозь кольцо, не звякнув цепями. После этого броска даже почтальон хлопнул его по заду.
