...Нас подвели к вагонам - это были рудовозы. Это такие гигантские деревянные ящики для угля, а сбоку - узенькая лесенка. Но начинается эта лесенка на высоте человеческого роста, так как вагоны стоят на очень высоких рессорах.
Какая женщина могла так поднять ногу, чтобы взобраться на эту лестницу? Никто не мог. Не только я, но даже молодые женщины не могли. И тут конвой озверел. Стали вчетвером у двери вагона и толкали, били:
"Скорей, скорей!" Но когда мы ставили ногу на эту лестницу, то не было сил, чтобы поднять ногу на следующую ступеньку. И даже если нам удавалось подняться до самого верха лестницы, то уже не хватало сил, чтобы спрыгнуть внутрь вагона. Но что делать? Как-то спрыгивали. Прямо на рифленый пол рудовоза. Вагон наполнялся очень быстро. В первый момент мы не отдавали себе отчета в том, что в этом вагоне жутко тесно, что придется ехать в нем почти месяц, что в этих вагонах нет уборных, нет параши, что если начинаются женские функции (у многих они к тому времени еще сохранились), то негде помыться. И, что самое главное, на верху каждого вагона было устроено как бы седалище. Чуть ниже крыши было место, чтобы постелить доски. И вот на этих досках_ехали конвоиры - так что все свои отправления мы должны были делать у них на глазах. У нас еще не выработалась привычка не считаться с этим, еще убивало чувство стыда, еще мучились до предела, до конца терпели. Можно ли представить это? Большинство так ослабло, что не могло дожидаться ведра или параши - все делали под себя. И стояла ужасная вонь и грязь. Потом принесли ведра. Эти ведра должны были выносить через верх, а вагоны выше человеческого роста примерно на метр. Никто не мог поднять ведро на такую высоту, не на что было встать, поэтому становились на людей. Причем это не так, что вот человек встал, а другой встал ему на плечи. Уже никто не стоял - никто не мог стоять, поэтому просто ложились друг на друга. И когда кто-нибудь собирался вылить парашу, он кого-нибудь подтаскивал к тому, кто уже лежал, и клал этих двоих. Шаткая эта подставка из двух лежащих людей не всегда выдерживала, и поэтому ведро часто опрокидывалось не за стенку вагона, а внутрь, на нас".
Фронт. Август. Котел под Гомелем. Немцами взято в плен 78 тысяч солдат и офицеров Красной армии, захвачено около 150 танков и около 700 орудий.
Тыл. Август. Воспоминания М. Штейнберг (продолжение).
"Ужасно было и другое - быстро возникла вшивость. Так их много было, этих вшей, что когда вагон засыпал, люди шевелились, кипели, прямо как вода в кастрюле кипит. В вагоне было больше ста человек. Скамеек никаких не было. Поскольку дно было рифленым, то ни один человек не мог лечь на пол на протяжении всей дороги. Мы сидели в вагоне, как в камере: каждая из нас вдвигалась в следующую. Ноги при этом страшно затекали.
В вагоне была перегородка. За перегородку в первый же день положили умирающих. Положили мужчин в наш женский вагон в надежде на то, что мы будем за ними ухаживать. Перегородка была невысокой - два ряда сбитых досок, так что легко можно было перелезть.
В Кировоградской тюрьме сидела врач, Софья Викторовна. С ней сидел и ее отец - священник, отец Виктор. Отец Виктор сразу же попал в наш вагон за эту перегородку. Мы с Софьей Викторовной вдвоем кормили его и других умирающих. Мы брали их пайки и пытались заставить их есть, но почти никто из них уже есть не мог.
Тогда мы выносили эти пайки конвоиру и спрашивали, можно ли раздать их другим заключенным. Если он разрешал, то мы клали пайки на крышку ведра, и тот, кто хотел, брал. Хотели многие. Себе мы пайки не брали. Никогда. Ни я, ни Соня. И не потому, что мы не хотели есть, а чтобы не выглядело, что мы помогаем больным ради этих паек.
Из тех, кто был за перегородкой, никто больше трех дней не прожил. Перегородку эту скоро разобрали.
Первые три дня нас не кормили. Совсем. И почти не давали воды. На третий день нам сварили кашу из манной крупы. Сварили её в бочке из-под керосина или бензина. А приносили кашу в ведрах, на которых было столько грязи, что сомнение брало - а не бывшие ли это параши.
