— Учитель, ты не прав. Изменяются времена, изменяется строгость в исполнении правил. Ты забыл, что кроме жизни в Боге существует ещё быт. Христианству евангельскому надо считаться с бытовым, примирить его с собой, уступить ему.
— Нет, кто хочет быть учеником Моим, тот должен отвергнуться себя, всех привязанностей житейских, всех привычных условий жизни, взять крест Мой и идти. И при апостолах Моих тоже существовал быт, но они не учение Моё искажали ради этого быта, а перевёртывали всю жизнь, все понятия. «Кто не берёт креста своего и следует за Мною, тот не достоин Меня».
— Странно говоришь ты… Но Христос пришёл к слабым, а ты требуешь силы.
— Что невозможно человеку, то возможно Богу!
— Но почему же Церковь наша так велика, так могущественна?
Христос поник головой Своей.
— Ты молчишь?
Христос молча поднялся со своего места. Лицо его светилось во тьме, и глаза сияли.
О. Никодим тоже встал.
— Учитель… кто ты?
— Христос воскресший!..
— Я ослышался… Ты богохульствуешь! — в ужасе отстраняясь от Него, воскликнул о. Никодим.
Но в это время свет окружил голову Спасителя, и образ Его, знакомый по нерукотворённой иконе о. Никодиму, ясно выступил из темноты.
Звёзды сияли на небе. Стены комнаты, казалось, раздвинулись, и весь мир сливался со своим воскресшим Искупителем.
О. Никодиму послышался торжественный победный гимн, который пели где-то в глубине его собственного сердца.
Он упал перед Христом на колени, и из уст его вырвался крик радости:
— Воистину воскрес!
А Христос поднял его и сказал:
— Слушай, что значит величие вашей Церкви. Уже две тысячи лет Я открыл это людям, но они не послушали Меня. Я открыл им, что праведники всегда будут гонимы, а гонители никогда не будут правы. А где нет правды — нет Церкви. Я открыл им, что гонения, муки, всяческая несправедливость — вот что ожидает мир перед Моим пришествием во славе. И от этих жестокостей «по причине умножения беззакония во многих охладеет любовь». Евангелие Моё будет проповедано по всей земле; с виду Церковь будет могущественна. Имя Моё будет владычествовать над всеми народами, но это и будет означать «мерзость запустения, реченную через пророка Даниила, стоящую на святом месте». Так не радуйтесь же господству вашей Церкви, оно знак скорой гибели её. Ищите Церковь в душах живых и бойтесь тех, кто приходит под именем Моим…
Светало. Город ещё спал. Глухими переулками под конвоем гнали за город шестерых солдат, приговорённых к расстрелу.
В казармах был бунт. Убили офицера. Те, кто попроворней, разбежались. Шестерых арестовали. Покорные, сосредоточенные шли они к месту своей казни. Молодые лица — простые, мужицкие — были спокойны, словно люди шли по самому обыкновенному, привычному делу. Пригнали их в город на службу из деревни Вахрамеевки. А теперь велят расстреливать. Ничего не поделаешь — служба. Вышли за город, пошли по пыльной просёлочной дороге. Лес показался. Уж там ждёт кто-то. Это священник для последнего напутствия.
Пришли.
Покорные, беззащитные, они стояли в куче и ожидали своей участи.
Закрутили им назад руки. Батюшка сказал напутствие, дал приложиться ко кресту. Выстроили в ряд. Против них поставили взвод солдат с заряженными ружьями.
Офицер вынул белый платок.
— Раз!..
— Два!
— Три!
Но… никто не выстрелил.
Офицер с изумлением смотрел на них.
— Идёт кто-то, — тихо сказал коренастый солдатик.
Офицер обернулся и посмотрел на дорогу. Через поле быстро шла какая-то странная белая фигура.
Офицер пришёл в себя и крикнул:
— Эй, убирайся отсюда прочь, покуда цел!
Но фигура шла по-прежнему быстро, не останавливаясь. И по мере её приближения солдаты, приговорённые к смерти, чувствовали, что верёвки, которыми они были связаны, сами собой слабнут и сползают с рук.
Вот Он подошёл совсем близко. Лицо Его полно страданием, глаза горят гневом.
— Прочь отсюда! — кричит офицер. — Или я прикажу…
Но слова его замирают на губах.
— Не убий! Не убий! — как гром гремят слова Христа.
— Именем закона…
— Не убий! — властно произнёс снова Христос.
Солдаты опустили ружья, угрюмо уставились в землю.
— Послушайте… я не позволю… — бормотал офицер.
