— Вейт! Жди! – вскочил с места Дмитрос. – Бизнес есть бизнес.
Я доел свой обед. Переместился с креслом в убегающую тень – солнце стало клониться к отрогам гор, за которыми находился мыс Канапица–бич, вилла Диаманди. Стали появляться люди. Загрохотали металлические шторы вновь открывающихся магазинов. Из дверей кофейни для пенсионеров потянулись жалкие, скрюченные профессиональной болезнью рыбаков – ревматизмом, фигурки с палочками.
Я поневоле втянул голову в плечи.
Тогда, в мой последний вечер пребывания на острове, ледяной февральский дождь сёк беспокойное море, эту самую набережную, казалось, качавшуюся под ветром в отблесках фонарей. А быть может, она качалась от того, что я подвыпил на проводах, устроенных мне Никосом, тем же Дмитросом и Манолисом – начальником полиции порта. Рано утром я должен был покинуть остров на громадном судне–пароме. Завершался неповторимый период жизни…
Старикан в бушлате, морской фуражке с треснувшим лакированным козырьком остановил у кофейни пенсионеров.
— Мистер, товарищ! – он цепко ухватил меня за локоть, отворил дверь и впихнул в набитое людьми помещение.
Я уже не раз видел этого старика в фуражке. Солнечными днями он со своими приятелями грелся на стульях у стены кофейни, издали наблюдая, как я ловлю рыбу с пирса.
Остров невелик. В зимний сезон туристов на нём не бывает. Все знали, что здесь появился человек из России, и этой компании тоже хотелось со мной познакомиться, посудачить… Не то, что я пренебрегал ими, но как‑то не получалось.
И вот, словно предчувствуя мой отъезд, он меня подцепил.
…Там было человек сорок. Укрытые от непогоды, они галдели в табачном дыму под тусклыми лампами, сражались в домино, шлёпали по столикам картами, одновременно поглядывая на экран телевизора. Шла трансляция футбольного матча.
При моём появлении галдёж прекратился. Я был усажен за один из столиков. Мой старикан, по пути собирая деньги у приятелей, стал протискиваться к стойке буфетчика. Телевизор был выключен.
Бутылка узы – ужасающей греческой водки с анисом, салатик из огурца и редиски, ломтики нарезанного сыра и кофе оказались передо мной. Я чувствовал себя, как на сцене.
Прибой английских, греческих, итальянских и даже русских слов обрушился на меня. Публика просила, требовала, чтобы я рассказал о том, как и почему оказался здесь, о России, о Горбачёве и Ельцине, разъяснил, какую пенсию получают в России рыбаки…
Выяснилось, почти все они – бывшие коммунисты. Всю жизнь с надеждой смотрели на Советский Союз.
Сложно было отвечать на их вопросы. Стыдно говорить о теперешнем состоянии моей родины.
Объяснял им, что это они, греки, изобрели демократию, что российскому демосу она тяжело даётся.
Постоянно кто‑нибудь подходил к столику. Мой старикан в фуражке наливал из бутылки каждому в рюмочку. Каждый хотел чокнуться со мной. Бутылка быстро опустела. Тогда я сам купил у буфетчика две литровых бутылки вина, выставил их на стол.
Произошло, как говорится, оживление в зале.
И вот тогда мне пришла в голову дикая мысль хоть как‑то утешить этих людей, спеть им песню. Тем более, кажется, самое распространённое здесь мужское имя – Константинос, то есть Константин, Костя.
«Шаланды полные кефали
В Одессу Костя привозил,
И все биндюжники вставали.
Когда в пивную он входил.»
В паузах я, как мог, объяснял смысл отдельных слов. Впрочем, «Одесса», «шаланда», «кефаль» – всё это было им и так понятно.
Допев песню, я услышал оглушительные аплодисменты. Встал и решил немедленно удалиться. Но у выхода меня задержали два старика. Они прямо‑таки вцепились, умоляя зачем‑то подождать, совали под нос пятерню с растопыренными пальцами, тараторили: «Пента, пента!»
Я понял, что просят обождать пять минут. Недоумевая, уважил их, остался. И они выскочили под ночной дождь.
Действительно, через пять минут явились. Один из них держал под промокшей курткой магнитофон.
Короче говоря, пришлось опозориться ещё раз – исполнить песню на «бис».
…Вот о чём вспоминал я, ожидая задержавшегося в кафе–баре Дмитроса. За это время столики вокруг меня стали заполняться туристами. В воздухе повеяло прохладой.
