Глава вторая
По-настоящему тяжелое похмелье
Мир мерно вздымался и опускался, словно палуба корабля, а вместе с ним поднимался к самому горлу и обрывался вниз желудок Палина.
Юноша перекатился на бок, и его немедленно стошнило. Он лежал на чем-то, чего не мог разглядеть, потому что веки оказались словно склеенными. Палину хотелось поскорее умереть и прекратить страдания.
Когда желудок был полностью опустошен, Палин почувствовал, что едва не выблевал внутренности, и со стоном повернулся на спину. В голове немного прояснилось, и он вдруг понял, что руки стянуты за спиной. В замутненном мозгу вспыхнул страх, и эта вспышка разогнала туман, вызванный «гномьей водкой». Юноша не чувствовал ног, но вовремя сообразил, что веревка, связывающая щиколотки, просто нарушила кровообращение. Скрипнув зубами, он немного поворочался, пошевелил пальцами ног в мягких кожаных сапогах, поморщившись, когда почувствовал покалывание, и движение крови восстановилось.
Палин лежал на деревянных нарах, как ему удалось определить, ощупав их руками. Нары странно двигались, раскачивались взад-вперед, заставляя голову юноши раскалываться, а живот — поднимать восстание. Звуки и запахи тоже были странными — скрип дерева, загадочный плеск и бульканье. Время от времени раздавался дикий рев, глухие удары, грохот, будто несется табун диких лошадей, или... — от этой мысли у Палина перехватило дыхание — или похожий на тот, что описывал отец, рассказывая о нападении драконов.
Маг осторожно открыл глаза.
И тут же закрыл их снова.
Солнечный свет, льющийся через маленькое круглое окно, пронзил мозг, как стрела, глаза тут же взорвались болью.
Нары качнулись вновь, и Палина опять начало рвать.
Когда он несколько оправился и решил, что не умрет в ближайшие десять секунд — о чем очень сожалел, — юноша уговорил себя снова открыть глаза.
Это ему удалось, но ценой страшного приступа рвоты. К счастью — или сожалению, — желудок был уже совершенно пуст, и вскоре Палин смог кое-как отдышаться и оглядеться. Лежал он, как и предполагал, на нарах. Они были приделаны к вогнутой деревянной стене небольшого помещения и задуманы как грубая кровать. Вдоль стен странной формы тянулось еще несколько нар, и там Палин увидел своих братьев, лежащих без сознания, связанных, как и он, по рукам и ногам. Другой мебели в помещении не было, кроме нескольких деревянных сундуков, которые почему-то странно елозили по тисовому полу.
Палину стоило лишь раз взглянуть сквозь маленькое круглое окно напротив, чтобы самые худшие подозрения подтвердились. Вначале он увидел лишь синее небо, белые облака и яркий солнечный свет. Затем нары, на которых он лежал, рухнули — как ему показалось — в пропасть. Мимо со скрежетом пронеслись сундуки, словно убегая от него. Синее небо и облака исчезли, сменившись зеленой водой.
Снова закрыв глаза, Палин перекатился на другой бок, чтобы хоть немного облегчить боль в сведенных мышцах, и прижался виском к прохладному сырому дереву неказистой кровати.
Или, может, ее следовало называть койкой?
«Кажется, так она называется по-морскому,— горько подумал юноша. — Да, так называют кровать на судне. А как назовут тут нас? Галерные рабы? Прикованные цепями к веслам... Надсмотрщик с кнутом, сдирающий кожу и мясо со спин...»
Движение корабля изменилось, сундуки полетели в противоположном направлении, небо и облака снова прыгнули в иллюминаторе, и тут маг понял — его сейчас снова вырвет.
— Палин... Палин, ты как, нормально?
Голос, полный страдания, вернул юношу в сознание. Превозмогая боль, Палин открыл глаза. Должно быть, он уснул, хотя как можно было спать с таким шумом в голове и бунтующим желудком!
— Палин! — Голос стал тревожным.
— Да, — медленно произнес юный маг. Говорить было трудно: язык стал шершавым, а во рту поселился такой привкус, словно там переночевал целый клан овражных гномов. От этой мысли живот скрутило так, что юноша решил в дальнейшем избегать подобных метафор.
— Да, — повторил он. — Я... хорошо...
— Хвала Паладайну! — простонал — теперь Палин был в этом уверен — Танин. — Клянусь Богами, ты был такой бледный, что я подумал, ты умер!
