Олана опустила голову, побледнела. Багыр погладил ее ладонью по голове.
— У дочери сердце отца… Дочь — умная женщина: знает, по какой дороге оленям путь открыт. Сама знает!
Стало тихо. И тогда неожиданно громко, с болью в голосе, прерывисто заговорила Олана: оба, Багыр и Никита, удивленно подняли головы.
— Я не хочу на Пелым! Сосватана… Меня сначала спросить надо! Женихов много и у нас на Суевате. Однако никто из них не приходил ко мне ночью в юрту, никто за меня не менялся с тобой ножами, однако.
Багыр открыл рот, растерялся:
— Твоя правда, дочь…
— Почему не любишь Никиту? Что плохого он сделал тебе? Молодой? Соболей у Никиты нет?! И не надо! Он любит меня! Честно, хорошо любит!
Багыр завозился, прикрикнул на Олану:
— Пустые слова эти! Умнее отца хочешь быть?! Два мужа хочешь иметь?! Один есть уже на Пелыме. Отец тебе нашел! Багыровы на Пелым уедут жить. Я договорился уже…
Он встал, кинулся к двери, распахнул ее, приказал Никите:
— Иди!
Надоело ему слушать глупых!
Ветер кинул на порог снег. Шлепались о косяк ветки кедра.
Никита встал, обнял Олану, поцеловал крепко в губы:
— Любишь?
— Да!
Увидел слезы на щеках, смахнул рукой.
— Идем!
Подал руку. Олана взяла руку Никиты — встала. Багыр загородил собою дверь, закричал:
— Куда?!
Кинулся к лавке, сбросил оленью выделку — запушились, заискрились на лавке, как живые, собольи меха.
— Смотри, это тебе!
Лицо у Багыра красное, глаза раскрылись — блестят, схватил соболей, споткнулся, как будто тяжелые…
Олана рукой отвела отца от двери.
— Не хочу на Пелым.
— Олана, дочь, постой!
…В тайге катятся белые волны снега. Начинается вьюга, будет гулять она, свободная и шумливая, по оврагам, полянам, меж стволов и ветвей… Скрипят, раскачиваясь, высокие ели. Шумят зеленые сосны. Ветер, перемешанный со снегом, продувает все вокруг…
Заплакала Олана, остановилась.
Никита пошел вперед. Лыжи хорошо скользят! Оглянулся — услышал хриплый голос Багыра: «Ла-н-ка-а! Вер-ни-ись!»
Ветер заглушает голос Багыра. Смотрит Олана на отца: стоит, увешанный соболями, в снегу у раскрытой двери избы, машет руками. Лают, бегают вокруг него умные собаки лайки. Олени нюхают ветер. Один — отец! — отвернулась Олана. А впереди идет на лыжах упрямо на ветер Никита Бахтиаров — ее муж, милый, хороший человек. Догнала, пошли рядом.
1
«И нет человеку покоя. — Егор махнул рукой и, ожегшись о круглый медный самовар, налил в стакан горячего чаю. — Вот и сиди здесь, думай от нечего делать. А лечит работа…»
В Доме приезжих дневная тишина. Прихожая казалась пустой, холодной и тоскливой.
Степановна — старая женщина, которая встречала приезжающих и записывала их в толстую книгу, — сидела к Егору спиной и раскладывала на столе, как пасьянс, серые квитанции: подсчитывала выручку.
Егору говорить с ней не хотелось. Ему не нравились ее стальные холодные глаза и морщинистое злое лицо. А больше в доме никого не было, кроме кошки да слепого еще котенка, дремавших у печи на разношенных валенках.
— Вот теперь я приезжий, а дальше что? А по сути я конюх, Егор Ломакин, — сказал он вслух, обращаясь к самому себе, смутился и отвернулся к окну. «Взглянула… Ну и пусть!»
В окнах были видны голое небо, верхушки сосен и черные избы, нахохлившиеся в сугробах, да кромка замерзшей реки Сысерти. Плоский оранжевый круг солнца скатился за Сысерть и застрял в тесном сосновом бору, раскалывая его на две части. За окном заалели снега, и дома районного села вдруг заблестели окнами — стали светлей и приветливей.
От самовара шло тепло. Степановна встала и, перебирая ключи, поджав губы, с достоинством прошла мимо Егора в комнаты. Замурлыкала кошка, облизывая котенка.
Перед отъездом в Сысерть колол дрова, ушиб палец. По дороге заехал в сельскую больницу. Вспомнил о враче — девушке с маленьким круглым лицом и косичками, как она старательно бинтовала. Усмехнулся: «Уважаемая, в халате, как в родильном доме. Боль усмиряет! Работа человечная!» Егор вздохнул и вспомнил себя молодым в своей деревне, в которой прожил уже пятьдесят пять лет.
Был когда-то здоровым, но невеселым, тихим парнем. Любил лошадей. Знал толк в рысаках. Еще мальчишкой, служа у арамильского винозаводчика, на ярмарках перед деревенскими богатеями и голытьбой, съехавшейся со всех сел, объезжал коней и останавливал их на полном скаку под аханье девок и завистливое молчанье парней. Вечерами, на посиделках, сторонился гуляк и задир, сидел с гармонистом-дружком, не отставая от него ни на шаг. Любил бродить ночами с хороводом вокруг деревни, вздыхая о несбыточном и далеком, под смех девок и колкие шутки парней. И было непонятно, отчего последние три осени перед женитьбой оказались многолюднее и голосистее: то ли гармонист играл с каждым годом задушевнее, то ли от того, что Егор Ломакин, став героем и завидным женихом, привлекал общее внимание. Случился под покров пожар на винном заводе. Егор вывел всех рысаков из сарая, а сам при этом обгорел. Волосы отросли скоро, но лицо так и осталось на всю жизнь рябоватым.
