-- Я тебя ненавижу, -- сказала она.
Повернула его лицом к стене и сама легла спиной к нему.
Что-то в ее счастливом браке с Пушкиным с той ночи разладилось. А ему все равно. Диана больше не говорила за себя и за него, молчала. Она сердилась и, сердясь, перестала плакать, когда на экскурсии говорила о его смерти. Так продолжалось месяца полтора, до того дня, когда она наконец поняла, что беременна.
Все вернулось на круги своя. Моргалкину словно подменили. Она ожила, снова спешила домой к своему Пушкину. Она уверила себя и стала уверять его, что он и никто другой -- отец ее ребенка. Скоро у меня будет живой маленький Пушкин. Он обязательно тоже станет великим поэтом! Я так хочу!
-- Ты рад? -- спрашивала она мужа.
Пушкин отвечал ей, что он в восторге.
-- У тебя было четверо, -- говорила она ему, а это пятый, еще мальчик.
-- Откуда ты знаешь, что мальчик? -- спрашивал Пушкин.
-- Знаю, знаю! Назовем Сашей, ладно?
-- Но сын Сашка у меня уже был, -- сказал Пушкин.
-- Ну и что? Ведь тот Саша умер...
В общем, он согласился, что будет Саша. Диане осталось только выносить и родить.
Женщины в музее посплетничали вокруг нее немного. Между собой посмеивались, а у нее спрашивали:
-- Ну, скажи хоть от кого?
-- От Пушкина, -- отвечала она.
И это была ее правда.
Впрочем, сослуживицы просто так, для вида приставали: все и без нее знали, что от того приезжего американца.
С животом экскурсии ей стало водить труднее, но она почувствовала особую гордость, когда стало заметно. Блондинкой она быть перестала и даже не заметила этого. Зато важная тайна сделалась явью. Если забыть маленькую неувязку, то вот факт: она носит его ребенка, того, кто хозяин в ее комнате, самого умного и самого великого человека в России, носит нового Пушкина.
Беременность протекала тяжело. Два раза Моргалкина ложилась в больницу на сохранение. Но в больнице было еще хуже, чем дома: полуголодный паек, ухода никакого и лекарств никаких, разве что самой через знакомых удается достать. Работала она до самого конца, водила экскурсии, несмотря на летнюю духоту, боялась только, как бы в тесноте шустрый экскурсант с ног ее не сбил.
Проснулась Диана утром затемно, почувствовав, что надо идти, а то дома сама не управится: на помощь-то мужа надежды никакой. Он лежит или стоит, облокотясь на стол, и в одну точку смотрит.
-- Эх, Пушкин, Пушкин, -- только и произнесла она. -- Жди меня, да смотри, никого сюда не приводи!
В роддом Диана по пустынным улицам, поеживаясь от утренней сырости, дошла пешком сама. Принимать ее не хотели, так как все переполнено, посоветовали ехать в другой роддом. Ноги у нее подкосились, и она села на пол в приемной. Позвали дежурную акушерку, та на Моргалкину накричала, мол, нечего прикидываться, не ты первая, не ты последняя рожать просишься. А где на всех на вас место найти? Беременеют и беременеют, как кошки. Но, обругав и поиздевавшись, выгнать почему-то побоялась, и санитарка бросила Диане халат и шлепанцы.
В палате только и разговоров было, что все заражено стафилококком, матери болеют -- детям передается, но это ничего, случается, что рождаются и здоровые дети. Диане не пришлось долго в разговорах участвовать. Положили ее на стол, а дальше она смутно помнила, как и что, боль только. Да еще акушерка удивилась:
-- Ты что ж, девственница? Тоже мне святая Мария... От кого ж ты так, балуясь, понесла?
-- От Пушкина, -- опять пробормотала Диана в полубреду.
-- Хамишь, девка! -- обиделась акушерка и больше ее ни о чем не спрашивала.
Моргалкина и сама не знала, что осталась невинной. Гинеколог ей после сказала, что такие беременности имеют место, когда сходятся по быстрой случайности. И многозначительно на нее посмотрела.
Не везло Диане. Роды затянулись. Хотя самому рожать не довелось, процедура эта представляется мне и в легком виде великим мучением и безвестным подвигом во имя человечества. Более серьезным, почетным и наверняка более гуманным, нежели бГiльшая часть мужских подвигов, за которые так называемому сильному полу на грудь вешают побрякушки. А уж в тяжелом виде роды -- это, наверное, как пытки в застенках инквизиции, даже инструменты похожи. Американские отцы, которые на видеопленку снимают для семейного архива весь процесс, как жены их рожают, вызывают у меня изумление. Я понимаю, что это модно и будет что поглядеть потомкам из жизни их матери и бабушки, но страдание, снятое для развлечения, напрашивается на весьма жесткий комментарий в адрес мужа с видеокамерой.
