– Прости меня… – Он почти рыдает. – Прости, я не могу помочь! Я не виноват, я ничего не могу с собой поделать!..
– Ладно! – ору в ответ. – Все в порядке!
Мысленно добавляю несколько слов по адресу Автора. Мог бы и вслух, все равно последние фразы в текст не войдут, но не хочу травмировать гарпийца. Гарпиец не в курсе, а я уже понял. В любой работе рано или поздно наступает перерыв. Автор утомился создавать новый шедевр, встал с кресла, размялся, а теперь, должно быть, ушел на кухню и делает плезир – пьет чай и кофей.
Я вишу. Под ногами метров двести. Боль в сведенных судорогой пальцах невыносима, но теперь я твердо убежден в том, что мою хватку не сможет разжать никто, даже я сам. Мордатый гарпиец с непроизносимым именем мечется по обрыву, умоляет и грозит кому-то. Он может делать все, что угодно, но не может спуститься и помочь мне, а тот, кто может мне помочь, бросил меня и сбежал на кухню. Кажется, гарпиец начинает что-то подозревать. Он не дурак, даром что с Гарпии, – а я-то в свое время понял все окончательно лишь на третьем рассказе…
…– Помоги! – крикнул Орк, чувствуя, что сейчас упадет…
Ну вот, наконец-то. Действие продолжается. Я вытащен за шиворот, мы карабкаемся по почти отвесной стене, но в конце подъема силы оставляют меня (наверно, Автор так и написал: «его оставили силы»), и гарпиец буквально выталкивает меня наверх, кладет на большой плоский камень и хлопочет. По-моему, он намерен сделать мне искусственное дыхание. Не поломал бы ребер.
Я слабо отбиваюсь. Гарпиец раскрывает волосатую пасть:
– Я тебе вот что скажу, – рычит он. – Ты меня спас…
– Ну уж… – я смущен или делаю вид, что смущен, – это безразлично и на дальнейшее развитие сюжета никак не повлияет.
– Можешь на меня рассчитывать, парень. Если чего нужно, … (непроизносимое имя) не подведет. Будем держаться друг друга, ладно?
Это он зря. Опыт показывает, что от меня лучше держаться подальше. Мой путь борьбы со Злом вымощен костями ближних. Гарпиец рискует, очень рискует. Но предупредить его об этом у меня нет возможности.
Вокруг снежные горы, а мы находимся на небольшом плато, и наш каньон рассекает его зигзагообразной линией. На плато негде укрыться, здесь нас прихлопнут еще вернее, чем в каньоне. Нужно выбираться отсюда, и чем скорее, тем лучше. Но куда? И успеем ли?
Конечно, не успеем. На краю плато встает и тянется хвостом пыль – на нас мчится имперская боевая машина. Мы видны как на ладони и деваться нам некуда. Мы и не пытаемся – какой смысл? Тот же опыт учит меня, что боевая машина будет уничтожена. Кем? Вероятно, мною. Как – не знаю. Пусть об этом позаботится Автор, мне все равно. Я чувствую сильнейшую апатию, ни о чем не думаю и не желаю думать. Пусть за меня думают другие.
Но сейчас Автору не до меня – Его внимание сосредоточено на приближающейся боевой машине. Она похожа на устрашающих размеров танк, разве что позади башни помещается бронированный короб, напоминающий бункер сельскохозяйственного агрегата. Он предназначен для штурмовой пехоты. На лобовой броне машины кишмя кишат шустрые механические «блохи», оснащенные магнитными, нейтринными и ультраглюонными ловушками, необходимыми для сбивания с толку неприятельских ракет и отчасти читателей.
…Орк и гарпиец застыли в оцепенении. Боевая машина стремительно приближалась. Под широкими гусеницами дрожала земля, бешено крутящиеся катки глубоко вминали в почву тяжелые ребристые траки. Казалось, в облике машины была воплощена неукротимая жажда убийства…
По-моему, неукротимая жажда убийства свойственна скорее моему Вицлипуцли. Сейчас Он не жалеет красок, чтобы показать: на нас несется нечто чудовищное и сейчас мне придется плохо. Но я-то знаю, что плохо придется не мне, а танку. Читатель тоже это знает, но охотно вступает в игру; он напоминает мне рыбу, которая прекрасно видит, что перед ней плывет блесна, но не желает в это верить и бросается на блесну с разинутым ртом. Автор прав. Тут важен бодрый стиль, украшенный одним-двумя подобранными с пола эпитетами, – и никакой посторонней лирики. Читатель на крючке, млеет и даже не трепыхается. Так и надо.
