3 сентября – 1 октября 1911 года
...Обо мне, пожалуйста, не беспокойся. Ты ведь сама видела, что я бодр, здоров и даже весел... как бы плохо ни было, а все-таки есть надежда на будущее, полное красивого содержания, и тогда и бездна горя и испытаний станет казаться маленьким недоразумением...
Черт возьми! Хорошо все-таки на свете жить! Временами начинаешь понимать людей, которые из-за одного мгновения, могущего захватить всего человека, заполнить всю его душу и сердце, помыслы и все существо его могут жертвовать даже жизнью. В самом деле. Перед человеком дилемма: или серая, как осень, и однообразная до темноты, длинная, бесконечно скучная жизнь, и за нею такая же незаметная, никому не нужная бессмысленная смерть; или яркий, как первый луч восходящего солнца, красивый, божественно прекрасный, полный жизни, трепета и восторга момент и только момент, вслед за которым, как заключительный аккорд, – смерть. И предпочитаешь последнее. Представь себе человека, который копит деньги и только для того, чтобы копить. А другой, наоборот, – транжирит их направо и налево, прожигает, что называется. И все-таки последний поступает разумнее. Само собою понятно, что все это применимо только в суждении о личной жизни человека. Совершенно другое дело, когда речь заходит о более сложной жизни. Тогда все осложняется. Вот расфилософствовался. Подумаешь! Какие истины открывает!..
Неожиданно объявили, что иду в этап. Итак, до свидания, Маруся. Будь спокойна. Целую крепко-крепко. Не забывай, пиши чаще. Еще раз целую.
Твой Сережка.
22 ноября 1911 года
...Случайно взял Лермонтова, и почему-то он совершенно иным стал в моих глазах – его поэзия, конечно. Удивительно своеобразно!
Много помогло в его усвоении, очевидно, мое знакомство, хотя и слабое, с Кавказом. Какова должна быть сила воображения, наблюдательность и проникновенность у человека, так высокохудожественно и образно описавшего Кавказ. Что, если бы перед его взором раскинулась подавляющая своим величием, божественноспокойная, необъятная панорама, которую приходилось видеть немногим счастливцам, достигавшим вершины Царствующего над горами Кавказа гиганта! Какие звуки услышал бы художник-гений среди этой мертвой тишины? Какие тайны природы открыл бы его проникновенный взор?
13 декабря 1911 года
...Плохо, что Ваши письма пропитаны слишком «густым» пессимизмом. Неужели нельзя без этого обойтись? Нельзя замыкаться в такую узкую сферу – это вредно не только для духа, но и для тела (то и другое Вы узнали из собственного опыта! Не правда ли?!). Думаю, что не последнюю роль в Вашем настроении играет отсутствие работы, которая заставляла бы забывать о существовании времени – этого самого скучного и одновременно самого драгоценного явления.
Тот счастлив, который не замечает, как уходят в Лету годы. Зато глубоко печально положение человека, чувствующего, как идут минуты. К первой категории относятся люди совершенно беспечные, а также глубоко занятые работой; ко второй – все остальные, в том числе Ваш покорнейший слуга. Отсюда – лекарство против меланхолии (единственное!) – дать меланхолику дело. Часто говорят: «Я ничего не могу делать». Это глубокая ошибка. Человек не может ничего не делать; против этого восстают и психология, и физиология, и все прочее; и человек погибает и погибает... от безделья(!). Самый страшный конец! О, если бы Вы знали, как мучительно ничегонеделание!
Томск, 20 декабря 1911 года
Ваше письмо от 6 декабря получил; очень благодарен. Вы сетуете, что я мало пишу? О, если бы Вы испытали мое положение на себе, сказали бы: «Удивительный человек, он ухитряется исписать целый лист!» Да, это поистине удивительно; объясняется, очевидно, профессиональным навыком.
Вы все беспокоитесь о моем здоровье? Совершенно здоров – и был и есть. Болею только тогда, когда долго нет писем. Но как только получаю их, все недуги мгновенно прекращаются!.. Вообще Вы очень мало уделяете внимания в своих письмах Вашей жизни. Все Ваши письма носят какой-то странный, скажу, непонятный для меня характер. Простите за грубость: от них веет панихидой, точно Вы похоронили кого-нибудь из своих близких. Очевидно, у Вас действительно «панихидное» настроение? Быть может, этим и объясняется то, что добровольно наложили на себя епитимью. Нельзя, знаете, так игнорировать окружающее и окружающих, как Вы решили сделать. Не Достоевский ли подсказал Вам такое решение? Кстати: Вас удивляет, что я в два вечера «расправился» с Карамазовыми? Видите ли, таких психологов и душеведов, как Достоевский, по-моему, только так и можно читать, если Вы сравнительно легко усваиваете прочитанное. При таких только условиях и получается необходимая целостность впечатления, что, конечно, является conditio sine qua non
