– Я…
– Все. Если понял, иди обедай.
А Тамара Васильевна, подавая молодым пограничникам уху с крупными кусками маринки, расспрашивала о доме, о родителях, о невестах. Интересовалась, какой самый любимый писатель, какая самая любимая книга – вопросы эти она задавала по-матерински ласково, и солдатики сразу же проникались к ней уважением, отвечали охотно.
– А как тебя звать? – спросила она Рублева, когда поставила перед ним тарелку с ухой.
– Маман Мишенькой звала, подружки мои – Мишелем.
– Миша – лучше. По-русски. А родители?..
– Пр-редки во здр-равии. Пр-ри деле, – не дослушав вопросов, заговорил Рублев. – А книги? Вы конечно же помните р-рекомендации Фамусова?
– Плохо, Миша, что не читаешь. Плохо.
Рублев хотел что-то ответить, но, покосившись на ефрейтора Бошакова, разговаривавшего у соседнего стола с Кирилловым, промолчал.
2
Майор Антонов собирался пообедать вместе с прибывшими новичками, однако времени у него не хватило. Замполит старший лейтенант Ярмышев, который ранним утром уехал к геологам и должен был вернуться, почему-то задерживался, и беседу у обелиска на могиле парторга колхоза «Светлый путь» пограничника Субботина предстояло провести ему самому. Переносить беседу на следующий день майору не хотелось, дабы не нарушать правило, им же самим установленное: пополнение заставы в первую очередь знакомится с ее боевой историей вначале у обелиска, затем и в Ленинской комнате. Обычно такая беседа длилась часа два. Не меньше времени она должна занять и нынче, поэтому он решил, пока обедают солдаты, подготовиться к боевому расчету, составив план охраны границы. Но прежде майор взял личное дело Рублева, чтобы познакомиться с биографией солдата, который, как он понял уже, создаст много хлопот и офицерам, и сержантам.
«Посмотрим и характеристику, какую дали на учебном пункте».
Автобиография начиналась так же, как почти у всех солдат: учился, окончил десять классов. Однако последняя фраза заставила майора Антонова обратить на нее особое внимание. Рублев писал, что полтора года решал, поступать ему в институт или идти в армию.
«Полтора года с гитарой. Большой стаж. Такие перевоспитываются нелегко».
Вопрос и в том, отчего военкомат позволил юноше призывного возраста отлынивать от призыва? Волосатая рука? Стало быть, привык к положению опекаемого? Привык с высоко поднятым носом вступать в жизнь.
Антонов, помедлив, взял характеристику, выданную командирами учебного пункта, но в это время дежурный по заставе доложил, что приехал директор совхоза Каутбеков.
«Так не вовремя», – подосадовал Антонов, дежурному же приказал проводить к нему гостя.
Директор совхоза, сразу бросилось это в глаза, был донельзя возмущен. И в самом деле, он смахнул шапку и бросил, именно – бросил, ее на стул. На лице – досада. Вроде бы он гнался за подранком на охоте несколько километров, и все же упустил добычу. Антонов никогда не видел директора совхоза таким взвинченным. Удивило и то, что Каутбеков бросил шапку. По местному обычаю это означало, что пришел он с важной проблемой и не уйдет, пока его не выслушают и не пообещают помочь.
– Здравствуй, Абдушакир Каутбекович.
Каутбеков молча подал газету, потертую на сгибах и в пятнах машинного масла и грязи.
– Читай, Игорь Сергеевич. Читай!
«На полевом стане побывала», – мысленно отметил Антонов и взял газету. На четвертой странице большой клишированный заголовок «Верблюды уходят через льды». Антонов его уже видел, когда мельком просматривал почту, и отложил газету, чтобы прочитать очерк после боевого расчета, когда можно на какой-то часок оторваться от дел. Сейчас он пожалел, что не познакомился, хотя бы бегло, с ним. Теперь пробегал глазами по абзацам.
– Я звонил в редакцию, – раздраженно челноча по канцелярии и жестикулируя, будто он сердился на самого Антонова, запальчиво досадовал директор совхоза. – Я говорю: не может быть такого, а мне – документы подтверждают. Какие? Спрашиваю. Отвечают: пограничников. Но ведь главарей банды судили? Судили. Люди подтверждают это! Был среди них Мерген? Нет! Где он? За границей? Тогда почему откочевка вернулась? Я давно документы ищу. Суд запрос делал, прокурорам писал. Сгорели, отвечают. Может, сгорели, может, сожгли. Чтобы нас, родственников Мергена, осуждать можно было. Вот несколько лет, как закрыли свои поганые рты, а теперь, после этой газеты, что будет?! Но не может терпеть человек, если его называют родичем предателя, а он – не предатель. Он, может, герой. Ты начальник заставы, ты должен узнать правду.
