— Может, лучше Сапрыкина вызвать? — предложил Гриша. — Только что видел — вполне в кондиции.
— То есть еще не на ушах? — уточнил диагноз Виталий Витальевич. — Все равно, Григорий, не надо Сапрыкина… Дело, Григорий, в том, что ты умеешь держать язык за зубами, а Сапрыкин нет. Поэтому проникнись чувством ответственности…
— И законной гордости, — вздохнул Гриша. — Осмелюсь напомнить свое предложение, Виталий Витальевич! Покорнейше прошу подумать о гипнопеде. Через неделю будете лялякать по-английски, как Шекспир. У меня приятель — гипнопед, и дорого не возьмет.
Шыстов слыл в редакции золотым пером, поэтому мог позволить себе несколько вольный тон в разговоре с начальством.
— Я, Григорий, номенклатурный чиновник — первый табельный разряд, — усмехнулся редактор. — Ежели потребуется, гипнопеда бесплатно дадут. Только я не хочу лялякать, как Шекспир, потому что, Григорий, я еще и пожилой чиновник, если не сказать, старый… Мозги высохли. Виски хочешь?
Шестов оглянулся на дверь, непроизвольно облизнулся и сказал, чуть повеселев:
— Натощак… Вредно, Виталий Витальевич. Но раз руководство настаивает…
Редактор, старчески покряхтывая, достал из старинного сейфа бутылку с желтой этикеткой, рюмки и яркую баночку исландской селедки. Гриша начал привычно свинчивать ключ на банке, а редактор прицелился бутылкой в рюмку. Тут ворвался красный и злой первый заместитель:
— Виталий Витальевич! Пора народ на ковер приглашать… Ни с кем сладу нет. Какую-то секретаршу, какую-то фитюльку вся редакция ищет!
— Ну… фитюльку, — усмехнулся редактор. — Присядь.
— Так надо же стол накрывать!
— Где стол был яств, там гроб стоит, — вдруг сказал главный. — Виски налить, Николай Павлович?
И, не дожидаясь ответа, поставил на стол заседаний третью рюмку. Рыбников посмотрел на свет янтарный напиток, понюхал и буркнул, остывая:
— За что пьем?
— За нашу смерть, — сказал главный и подергал свою эспаньолку. — А что — нормальный тост… Пей, Николай Павлович!
Шестов с Рыбниковым летуче переглянулись. Главный это заметил и засмеялся, как палку об колено сломил:
— Небось, судари мои, думаете: аут, выскочил из ума Виталий Витальевич… Мол, сам одной ногой в могиле стоит и нас туда же приглашает заглянуть. Как бы не так. Если кто сбежал с катушек, так это не я, а наши дорогие работодатели. Вы даже не представляете, господа-товарищи, о чем у нас с англичанами речь пойдет… Не представляете! Посему сразу прошу: никаких бесед в коллективе. Народ и так узнает. Но пусть он сначала все осмыслит на уровне слухов и сплетен. Потом плохие новости легче воспринимаются.
— Что же все-таки случилось? — прищурился Рыбников.
Главный редактор долго смотрел в мутное окно, положив руку на ребристый бок кондиционера. Он казался жалким и очень старым. Потом сказал, не оборачиваясь:
— Англичане откупают половину пая нашего «Вестника». Так-то, судари мои. Обещают дать хорошую бумагу, новую технику. Ну и надсмотрщика, какого-нибудь мистера Твистера… И будет он меня учить, как делать современную газету в условиях поголовной компьютеризации, коммерциализации и телевизофрении…
Главный отошел от окна, шаркая, пробрался за свой стол и уселся, сцепив перед собой жилистые руки, покрытые светлым пушком и пигментными пятнами.
— Я, ребятки, уже при Лёне, при Брежневе, редактором был… Слышали о таком? Еще бы! Славная история славного периода, в результате которого мы теперь сидим в дерьме по нижнюю губу. Ехали, бежали… А куда? Куда прибежали? И теперь каждая сука, каждый Шекспир…
Рыбников поднялся и сказал, оглядываясь на безмолвные стены, оклеенные фотообоями с березовым лесом:
— Пойду я, Виталий Витальевич… Прослежу. И вообще…
— А я уже отбоялся, — сказал редактор стенам. — Отбоялся! Вот прошение о пенсии!
Он выхватил из стола какой-то листок и потряс перед застывшими березами, словно стены могли не только слышать, но и видеть.
И Гриша попятился из кабинета:
— Перекурю пока…
Едва он закурил в редакторском «предбаннике», явился первый заместитель главного и сунул Шестову крохотную плоскую коробочку:
— Микрофон — зверь, за двадцать метров шепот пишет. Проволочная катушка, на два часа. Вот тут нажми…
