Лилька убежала в приемное отделение вслед за носилками с Бобом. Подъехал «Запорожец». Вышла Лилька, сообщила, что Боба отнесли на рентген. Глеб сказал:
— В театр мы еще успеем. — Он посмотрел на часы. — А сейчас поедем й «Отдых», что ли. Надо серьезно поговорить.
— О чем говорить? — взвился я. — Вдвоем задумали, вдвоем надо было и заканчивать, а не плодить этих диких энтузиастов.
— Боб хотел как лучше, — вздохнула Лилька.
— Боб, в общем-то, славный парень, — сказала Люба, резко выворачивая на перекрестке руль. — Правда, характер неуравновешенный и противоречивый, но так у всех сильных натур. Бездарности просты и понятны, как дорожные знаки. А он торопится проявить себя, сделать все по-своему.
— Слыхали… — усмехнулся я. — «Дайте мне точку опоры…»
— Зачем же так? — укоризненно вздохнула Люба, переключая скорость, — мир строят только личности.
— Это Боб личность? — удивился я.
— По-своему, конечно… Другое дело, что он еще не может отличить хорошее от плохого.
Попасть в кафе «Отдых» вечером невозможно из-за множества желающих. А сейчас в зале пусто, тихо, спокойно. Лилька послушала разговаривающего с официанткой Глеба и шепотом спросила у меня:
— Что такое «Сект»?
— Сорт шампанского.
Глеб бесшумно вытащил пробку из бутылки, отломил от плитки шоколада три квадратика и бросил их в бокал. Квадратики обросли пузырьками, всплыли, опустились на дно и опять всплыли. Лилька замерла в немом восторге.
За окнами послышался треск мотоциклетных моторов, и через минуту в зал с шумом ввалилась компания — шесть парней в джинсовых костюмах. По-хозяйски сдвинули два столика, развесили по спинкам стульев мотоциклетные шлемы. На столе очутился транзисторный магнитофон, и кафе наполнилось ритмом глен-миллеровской «Чаттануга-чучу». Что-то горячо обсуждая, нас не заметили. Заказали дешевого винца, разом встали и, не чокаясь, выпили.
— Играют, — усмехнулся я. — У меня мать всю жизнь работает с дошколятами и говорит, что дети отличаются от взрослых только тем, что искренне верят в свои игры. Раньше парни в таком возрасте революцию делали, строили Магнитку, бросались на амбразуры, а сейчас их дурацкие выходки называют ошибками роста, бесцельность превратилась в поиски места в жизни, позерство в самоутверждение. Если уж они личности, так и спрос с них должен быть соответствующий, а то из-за этого сюсюканья они до сих пор не могут отличить истинные ценности жизни от ложных.
— Глупость — это неумение думать, — вздохнула Люба. — Говорить и осуждать легче всего, а если ты знаешь истинные ценности, почему до сих пор не помог ребятам увидеть их?
Но тут Лилька охнула и испуганно пригнулась к столику. В зал вошел Бармин с высоким рыжим парнем в коричневом костюме. Они прошли в противоположный угол зала.
Появление Бармина избавило меня от необходимости отвечать Любе, и я облегченно вздохнул. Да и что я мог сказать ребятам, если за спиной только немного мудреной терминологии первого курса биофака да два года службы в армии.
Бармин что-то рассказывал своему спутнику. По жестам было понятно: говорит о дельтаплане.
Глеб задумчиво посмотрел на них и побарабанил пальцами по столу:
— Заварил Боб кашу.
Лилька прижала ладони к раскрасневшимся щекам.
— Этому его книги научили. В последнее время он запоем читал об авиации… Узнал, что Ивана Заикина в Мурмелоне французы тоже не допускали к полетам. Так он сам сел в самолет и полетел… — Она сделала большие глаза и прошептала: — Тс-с-с! Бармин сюда идет.
Глеб молча пододвинул от соседнего столика стул, приглашая Бармина сесть. Но тот оперся руками о спинку и, склонив голову с аккуратным пробором в черных волосах, спросил:
— Кто будет отвечать за сегодняшнее происшествие?
— Никто, — сказал Глеб. — Падает все, что тяжелее воздуха.
— В этом я убедился. Явного криминала в вашем увлечении нет, но поймите главное: как представитель горкома, я не имею права допустить неоправданного травматизма. Сегодня суббота. Прошу вас в понедельник быть в горкоме к десяти часам утра. Состоится бюро, в повестку дня включим вопрос о дельтапланеризме. Попробуем разобраться, так ли уж необходимы молодежи эти полеты.
