– Любимый! Кто-то стучится в дверь! Открой, пожалуйста!
Дверь открылась. Она глубоко вздохнула, обратила свой взор в непроглядную тьму, которую представляло для нее зеркало, и начала тщательно подкрашивать губы.
– Мистер Брейер? – спросил высокий мужской голос.
– Да?
– Очень жаль, что мы вам помешали. Мы из полиции Гонолулу. Проверяем всех пассажиров.
– Входите, – сказал Аллен.
Дверь закрылась, послышались шаги,
– Пожалуйста, садитесь.
Два стула были передвинуты.
Низкий голос донесся со второго стула:
– Вы мистер и миссис Брейер?
– Да.
– Вы вошли на борт в Сан-Франциско?
– Да.
– Куда направляетесь?
– Сначала в Йокохаму. Оттуда хотели…
Вдруг наступила тишина. Они уставились на нее. Она начала подкрашивать себе ресницы.
– Сигареты? – предложил Аллен.
Она не дала им ответить,
– Но, любимый, зачем же ты предлагаешь сигареты курящему трубку?
Аллен удивленно поднял брови.
– Откуда ты знаешь…
– Я вижу мундштук его трубки в грудном кармане.
И продолжала беспечно, будто действительно видела американца в зеркале:
– Вы, вероятно, недавно сюда прибыли, не так ли? Ваша кожа, кажется, еще не привыкла к здешнему солнцу. Жара здесь почти невыносимая,
Аллен тихо откашлялся.
– Видите, вашему коллеге не приходится вытирать шею. Вы должны так же, как он, носить белое. И какой же яркий галстук он носит! Я говорю, так всегда: яркое солнце – яркие галстуки.
Она услышала, как оба мужчины вдруг встали.
– Пойдем, – пробормотал гаваец. – Мы только потеряем здесь время.
Аллен проводил их до двери.
– Вы ищите кого-нибудь конкретно? – спросил он их.
– Да. Одну слепую женщину. Нам поручено задержать ее. Для ее же собственной безопасности.
Она услышала, как оба мужчины ушли.
Аллен захлопал в ладоши.
– Ты сыграла великолепную комедию, любимая, – восторженно похвалил он ее.
Немного позже для полной уверенности он вышел ненадолго на разведку.
– Они отбыли, – сообщил он, вернувшись. – Пятьдесят минут назад они сошли на берег. – Затем добавил: – Они оставили одного полицейского на борту. Я встретился с ним, когда возвращался. Он стоит на посту в конце коридора. Поразительно.
В пять часов вечера пароход двинулся в ход. Мартина снова услышала приглушенный шум машин. Началось равномерное покачивание, подул свежий бриз.
Когда Аллен позже снова вышел на палубу, полицейский исчез.
Была полночь. Море было гладкое, как зеркало.
Они сидели в полутьме рядом и держались за руки. Они ждали напряженно, неподвижно, затаив дыхание.
Они погасили в каюте все лампочки. Только свет луны, проникавший через иллюминатор, скудно освещал помещение.
– Сколько времени? – со страхом поинтересовалась она.
– Одиннадцать часов пятьдесят восемь минут. Имей еще немного терпения.
– А теперь?
– Еще не совсем. Одиннадцать пятьдесят девять. Осталась всего одна минута. Не волнуйся.
Их сердца бились в такт с часами.
Он отпустил ее руку и поднес к глазам светящийся циферблат.
– А теперь? – спросила она,
– Да, теперь.
Сначала он говорил совсем тихо, потом громче, а под конец громко воскликнул:
– Теперь, теперь, ТЕПЕРЬ!
Они оба вскочили.
– Двенадцать часов! Полночь! Первое июня! Срок истек. Он пропустил время. Марти, Марти, ты слышишь? Мы в безопасности! Мы выиграли! Выиграли!
Он обошел обе комнатки каюты, включил везде лампочки. Каюта осветилась ярким светом.
Они обнялись и поцеловались. Он достал кубик льда, который тайком припас для этого момента, на тот случай, если она доживет. Они снова поцеловались. Он открыл бутылку шампанского и наполнил два бокала. Она улыбнулась и подняла бокал за здоровье. Потом снова улыбнулась и еще раз поцеловала его.
– За нашу жизнь!
– За нашу прекрасную жизнь!
Он снова наполнил бокалы. Она тихо заплакала. От радости, от счастья.
– Мы живем! Мы празднуем вдвоем, в полной тишине! Мы празднуем нашу жизнь!
Она протянула к нему руки:
– Потанцуй со мной, любимый!
Со следующего дня началась эта жизнь. Казалось, весь мир принадлежит им одним. Больше не надо запирать дверей, не надо паролей, шепота и всяких предосторожностей. Они были целый день на палубе, с восхода солнца до позднего вечера. Только обедали в столовой. Ома, как и все женщины, надела темные солнечные очки. Никто не мог догадаться, что она слепая.
