Анатолий Корсаков
ДИРЕКТОР
Рассказ
1
Настроение у Шубина было неважное. Он медленно ходил от стола к двери, от двери к окну, словно утрамбовывая свой небольшой кабинет тяжелыми шагами. Через раскрытое окно врывался летний ветерок, но не освежал прогретый комнатный воздух. Со стороны могло показаться, что Дмитрию Николаевичу мешают собственные руки. Он то засовывал их в карманы, то сцеплял на шее и останавливался в раздумье.
Вторую неделю мысль о неминуемом объединении не выходила у него из головы. А сегодня снова позвонил заместитель начальника главного управления и подтвердил, что такой приказ готовится, осталось «подработать кое-какие детали»… Фраза запомнилась, и Шубин бормотал ее себе под нос, переставляя слова на разный манер.
Ему хотелось курить, но он дал слово бросить, месяц крепился, поэтому осталось одно: вытащить из кармана леденец, развернуть клейкую обертку и сунуть его в рот. Тьфу, пакость какая!
За десятилетие своего директорства на гармонной фабрике Дмитрий Николаевич хорошо изучил главное управление и знал, что если остались «кое-какие детали», значит, у него времени не меньше месяца, даже наверняка больше. Да и такое ответственное дело с середины года не начинают, норовят ближе к концу, а сейчас август…
Но через месяц прояснится, кто будет директором объединения, он или Кочергин с Бушуевской фабрики. Значит, у него месяц — срок достаточный, чтобы сделать последний рывок. Иначе придется уступить Кочергину. Отдать фабрику — новый, совсем недавно построенный корпус людей, с которыми привык встречаться каждое утро…
Конечно, можно и остаться: главным инженером, к примеру. Да только много ли радости? Не развернешься — все время за спиной чужой взгляд, чужая рука… Простора не будет. А без простора Шубину — не жизнь. Он человек с размахом. Любит далеко загадывать и выполнять загаданное любит. Загадывать — каждый мастак. Нет, Дмитрий Николаевич терпелив, на своем стоит твердо, делает основательно, да и как иначе?
Шубин сел на подоконник, жадно вдохнул чуть посвежевший воздух, выглянул вниз. На улице ревели самосвалы, подвозя и сбрасывая асфальт на укатанную щебенку, — поселок вылезал из грязи. Этим летом пятикилометровая дорога в город будет готова, и тогда — прощай, грузотакси! Побегут сюда городские автобусы. А давно ли поселка не существовало! Была маленькая деревенька, в ней артель, а в десятке таких же деревень — еще десяток артелей. Шубин вспомнил, как стягивались они в один кулак, как разъезжал он по разбитым весенней распутицей дорогам, убеждая людей сорваться с насиженных мест, бросить крепкие теплые избы, чтобы на новом месте начать с колышка. Не все срывались, но истинные гармонщики решились — приехали. Видимо, победила любовь к промыслу, по наследству переходящая от дедов к внукам.
Шубин уважал этих в чем-то главном похожих друг на друга коренных мастеров гармонного ремесла, наделенных природной сметкой. И хоть сам он не был выходцем из такой потомственной мастеровой семьи, но крепко сжился с людьми, с делом их, и теперь ему все чаще казалось, что и в детстве тянулся он именно к этому делу, только до конца не осознавал. И всякий раз, придирчиво сравнивая фабрику с кочергинской, он видел: производство у Кочергина налажено похуже, случайных людей больше. Помощников своих меняет Кочергин частенько и никак по сердцу отыскать не может. Тут у Шубина большой отрыв: и предприятие передовое, и люди держатся. Но есть у соседа один человек… Человек как человек, даже без высшего образования, да только за этого недоученного отдал бы Шубин все свое дипломированное КБ с чертежами в придачу. Шутка ли? За последние годы два новых баяна разработал, да каких! Не только в Москве, и в Лондоне дипломов удостоились. Эти баяны поднимают на щит фабрику и Кочергину репутацию хорошую создают. Тягаться с ним трудно. Начальство его любит. Шубина тоже не обходит, но с Шубиным по-другому, скорее — считается. Хороший, мол, руководитель, добросовестный, расторопный, но без блеска.
