Василе Оляндрэ поднял голову, продолжая стоять неподвижно, как скала. Староста взбеленился. Он стал осыпать его бранью и избивать. Но Василе продолжал стоять прямо, не шелохнувшись, глядя куда-то вдаль, поверх голов разъяренных кулаков. Кто-то швырнул в него камнем, больно ударив в плечо. Но Василе стоял, будто не ощущая удара. Вот только жажда окончательно изнурила его, и он чувствовал, как дрожат ноги. Он больше не слышал ни барабанной дроби Гицы-цыгана, ни брани Тоадера, не обращая внимания и на камни кулаков. Об одном думал – надо побороть свою слабость, надо держаться.
Штыки жандармов подтолкнули его вперед. Он остановился у ямы с глиной, приготовленной специально для него. Василе Оляндрэ захотелось пить еще больше. Сейчас бы броситься на землю и пить, пить из этой ямки, наполненной желтой жижицей. Но он сдержал себя.
Его толкнули в яму, и он почувствовал ногами прохладную глину.
– Музыка! – крикнул Тоадер, и несколько музыкантов, выросших из-под земли рядом с Гицей-цыганом, поднесли инструменты к губам.
– Меси, меси, голубчик, да поживей! – крикнул ему офицер. – Может, хоть так вспомнишь, где твои бандиты подевались.
Василе шагнул, и вдруг страшная боль пронзила его подошвы. Он сделал еще один шаг – и снова та же раздирающая боль, как от глубоко всаженного ножа. Маленькие юркие глаза старосты с любопытством и нетерпением следили за ним. Это была его идея – подсыпать в глину битого стекла.
У Василе потемнело в глазах.
– Воды, – шептали его пересохшие губы. – Воды… Его качнуло. Он расставил свои окровавленные ноги, чтобы не упасть. Перед его воспаленными затуманенными глазами поплыли разноцветные круги, словно вращалось множество мельниц…
Кто-то развязывал ему руки. Разрозненные голоса проникали в его помутневшее сознание, но он не мог различить их. Открыв наконец глаза, он увидел перед собой Панагицу. Она стояла с кружкой в руке и с опущенной головой. Дрожь прошла по телу Василе. И рука Пана-гицы тоже дрожала, вода переливалась через край кружки, стекая в раскаленную пыль. Он с благодарностью заглянул ей в глаза…
После свадьбы Панагица старалась избегать Василе. И он тоже не искал с ней встречи. Так прошли недели, месяцы. Казалось, что огонь в их сердцах потух.
Однажды воскресным полднем Василе возвращался из Кукуры, от тетушки Афтении. Стоял невыносимый зной, и он спустился к Реуту освежиться. Разделся и бросился в прохладную глубокую воду. Заплыл далеко за камыш». Добравшись до запруды, он вдруг увидел Панагицу: она шла вдоль берега своей обычной стремительной походкой. Он выскочил из воды, наскоро оделся и пошел ей навстречу. Она остановилась у запруды, скинула сандалии, подняла юбчонку, оголив колени. Сунув руку в воду, выдернула несколько стеблей конопли, прополоскала их я вышла на берег. И только тут заметила Василе, да так ш замерла с пучком конопли в одной руке и с подолом ш другой. Она попыталась что-то сказать, но язык не слушался ее. Василе поднес палец к губам.
– Что тебе надо? – наконец промолвила она. – Зачем ты ходишь за мной?
Василе взял ее мокрую руку, в которой она держала длинные, посветлевшие от воды стебли.
– Уходи, бэдица Василе, оставь меня, – просила она. – Замужем я, и люди увидят…
Но вокруг не было ни души, и Василе еще сильнее сжал ее руку.
…Он увел ее за пригорок в Вэленский лес, где было прохладно, далеко от дороги и от людских глаз. И те конопляные стебли остались где-то там, на окраине полянки, на мягком и душистом ковре из шелковистой травы, в тени густого буйного кустарника…
Домой она вернулась к вечеру, сияющая и веселая, какой Тоадер ее еще не видал, и сообщила, что дергать коноплю еще рано.
На второй день она снова пошла к запруде. И лес снова заманил их к себе. И конопля, конечно, еще не была готова.
Наконец, Тоадер взорвался:
– Как так не готова, ежели бабы вместе с нами садили и уже начали трепать ее!?
– Почем я знаю? – пожала она плечами.
Тоадер сам пошел посмотреть. Вернулся он с багровым лицом и с пучком гнилой конопли.
– Вот она, твоя работа! Хозяйка называется!
И бросил к ее ногам пучок гнили. Но Панагица продолжала пребывать в радужном состоянии.
