Как мы ни старались шуметь потише — из своих комнат выходили к нам хозяева — тоже молодые, но постарше нас. Останавливались в проеме двери, смотрели на наши танцы, смеялись. Потом приглашали нас к себе пить чай с морковной заваркой (настоящего не было) и медом. Конечно, мы не отказывались.
Такие «концерты» повторялись у нас не только по выходным дням, но нередко и по будним вечерам.
Часто он рассказывал мне о своем не очень счастливом детстве. Но как всегда — с юморком. Приведу здесь один эпизод, где он показывает не только свое раннее детство, но и, мимоходом, прошлую нашу «эпоху», которую нам еще довелось застать, прикоснуться краешком.
«Так, наверное, распорядилась судьба (время было такое), что вскоре после моего рождения был арестован и посажен в тюрьму мой отец как сын кулака.
А матери было всего 17 (!) лет. Родители напугались, как бы не забрали и ее: жила она у свекров. И увезли сначала к себе, потом отправили еще подальше, в деревню. Чтобы сменить фамилию, мать «выскочила» там замуж «за первого встречного». Конечно, прожили недолго. После этого появился у меня… второй отчим, затем третий… Понятно, что выходила она не по любви, а по нужде (одна с ребенком). Поэтому чуть что — сразу расставалась. И так повторялось несколько раз, пока не вернулся отец. Лет с четырех я уже начал понимать, что все эти «папы» не шибко–то меня любят, и платил им тем же. (Не паинька тоже был!)
Первый раз меня исключили из школы, когда мне было шесть лет. Мать вначале работала уборщицей в школе и здесь же одновременно училась на курсах ЛИКБЕЗа (ликвидация безграмотности), а когда закончила эти курсы, ее «поставили» учительницей в младшие классы. Мне шел тогда шестой год. Дома оставить меня было не с кем. И она осенью привела меня с собой в школу. Но первый класс учила не она, а мой, кажется, третий отчим, Василий, который вместе с ней тоже закончил ЛИКБЕЗ.
В классе я был самый «грамотный». Так как знал уже все буквы и даже мог складывать некоторые слова — мать научила. На одном уроке чистописания (писали «палочки» и «крючки») подходит ко мне этот Василий и «по–свойски» тычет пальцем в мой лоб: «Не в ту сторону крючки пишешь, чертенок!..» (Иначе он меня не называл.) Я в долгу не остался и закричал: «Без тебя знаю!.. В ту сторону я уже написал. Пишу теперь в другую!..» Он схватил меня за ухо, дотащил до двери и вышвырнул, как нашкодившего котенка.
Из школы меня исключили в тот же день, как «не достигшего положенного возраста». (Учиться тогда начинали с восьми лет.) И мать увезла меня на какое–то время к бабушке и дедушке в Чистоозерную.
Но нередко она отправляла меня на хутор, к старикам Мосияшам. И мне у них было куда интереснее. Потому что эти баба с дедом, добродушные и простые, ни в чем не отказывали, ни в чем не стесняли. Там я был — вольный казак. Бегал хоть весь день, делал что хотелось. Мог часами заколачивать в заборе старые ржавые гвозди, которые, казалось мне, плохо были вбиты, — меня только подхваливали. А мог с дедом и со своими «дядьями» — подростками поехать на речушку — коней после работы помыть, напоить. Притом, дед обязательно садил меня на коня впереди себя, между поводьями узды.
Или, бывало, пошлет меня баба Христя на «горище» за яйцами (на чердак сараюшки, где неслись куры). Я наберу их полный подол рубахи, а как стану спускаться с лестницы, — не могу удержать рубаху одной рукой и все — бах!.. — летит на землю. Бабушка Христя была очень добрая, никогда не ругала, только скажет: «Ну, не реви, полезай снова — набери ишче. Да возьми вот плетушку…» — Мне казалось, что тут меня больше любили.
А в Чистоозерной своевольничать не разрешалось, и часто от деда мне здорово попадало.
Отца выпустили раньше срока. Местные власти, хоть с опозданием, но все же разобрались, что никакими кулаками они не были. Переселенцами приехали с Украины на вольные земли Казахстана. И нахватали себе пашни, сколько могли обработать. Работали всей большой семьей — у деда Ефима было семеро подросших сыновей и две дочери. (От двух браков. От первого — три сына, и от второго — четыре сына и две дочери. Первая жена рано умерла. Мой отец был старший.)
