– Ну хорошо, мам, я все поняла, не буду вступать в эту секту. А как она хоть называется-то?
– А тебе зачем? – насторожилась мать.
– Ну как зачем? – развеселилась Оксана. – Чтобы я в нее нечаянно не вступила. Я же должна знать, куда можно вступать, а куда нельзя.
– А никуда нельзя! – повысила голос Елена Сергеевна и добавила спокойнее: – Кроме истинной святой Православной церкви.
– Ну ладно, мам, хорошо, никуда вступать не буду. Обещаю.
Елена Сергеевна явно осталась неудовлетворена ответом. Выдержав паузу, она завела волынку снова, оторвав Оксану от телевизора:
– Ксюш… А может быть, ты сходишь в церковь да окрестишься?
– Зачем? – вздохнула Оксана.
– Ну… надо.
– Мам, у каждого «надо» всегда есть обоснование. Объясни, зачем мне это надо, тогда я обдумаю твое предложение.
– Ксюш, я хочу, чтобы ты тоже имела шанс попасть в царствие небесное.
– Вот ничего себе заявочки! А без церкви, получается, у меня даже шансов нет, что ли?
– Да, Ксюша, нет шансов.
– Ладно, пойду в синагогу. Обращусь в иудаизм.
– Почему в синагогу? – Елена Сергеевна даже побледнела – не поняла, что это шутка.
Оксана знала, что разговор приближается к критической точке, после которой мамина истерика будет неизбежна. Сейчас еще можно остановиться, если сказать: «Ну что ты, мамуля, шуток не понимаешь?», поцеловать ее, пожелать спокойной ночи и уйти в свою комнату. Но вместо этого с языка спрыгнули совсем другие слова:
– Ну а почему бы не в синагогу? Или не в мечеть? Какая разница-то? Или ты думаешь, что у них в раю территория не зарезервирована?
У Елены Сергеевны задрожали губы. Когда ей нечего было ответить, она всегда начинала реветь. А Оксану всегда начинала страшно мучить совесть. Она готова была оторвать свой острый язык, но было поздно – мать уже не успокоится.
И тем не менее ясно было, что разговор еще не закончен. Завтра он продолжится, когда матушка вернется из храма после беседы со своим любимым батюшкой, который вразумит ее, как отвечать непутевой дочери на опасные вопросы.
И действительно, на следующий день разговор продолжился. Елена Сергеевна первую половину вечера обиженно молчала, но потом, глядя мимо Оксаны, скорбно запричитала, обращаясь как бы к себе самой:
– Забыли! Забыли мы корни! Предков наших предали, забыли. Веру родную растоптали…
Оксана прикусила язык и закрыла глаза. Ядовитый ответ нетерпеливо бился о зубы, но она молчала.
– Да что же мы за Иваны, не помнящие родства своего?! – продолжала Елена Сергеевна. – Как же нас земля-то носит?
Оксана молчала, хотя чувствовала, как накапливается в районе загривка ненависть к собственной матери, как отливает кровь от лица и все крепче сжимаются челюсти.
Елена Сергеевна, выдав весь арсенал заготовленных претензий, беспомощно посмотрела на дочь.
– Ну что ты молчишь?! – со слезами в голосе воскликнула она.
– Мама, – стараясь быть как можно спокойнее, сказала Оксана, – когда я отвечаю, ты ревешь, когда не отвечаю, тоже ревешь. Чего ты от меня хочешь?
– Я хочу, – затопала ногами мать, – чтобы ты пришла к вере!!!
– Мама, – с металлом в голосе ответила Оксана, – к вере люди должны приходить добровольно. А ты меня шантажируешь своими истериками! Может быть, окрестишь меня насильно, огнем и мечом, как Русь крестили?
Елена Сергеевна опешила.
– В какой секте тебе наболтали этой гадости?! – злобно прошипела она.
– Мама! – Оксана тоже заговорила сквозь зубы. – Об этом написано в учебнике истории! Почитай на досуге! И батюшке своему дай почитать!!!
– Неправда!!! – Елена Сергеевна зарыдала и бессильно опустилась на диван.
Можно было заканчивать. Елена Сергеевна добилась долгожданных слез и до завтра оставит дочь в покое, если, конечно, не считать тех мук совести, которые будут терзать Оксану, пока она не уснет.
Но Оксана решила высказать все, что накопилось:
– Родство, говоришь, забыли? А ты помнишь, кем был мой прадед?! Он был католиком. А прабабушка моя со стороны отца была еврейкой. Так почему же я должна стать православной и предать их? Почему бы мне не выбрать веру своей прабабки? А дед мой, если ты помнишь, был коммунистом и абсолютным атеистом. Я и его веру не хочу предавать! А кем был мой прапрапрапрадед? Правильно. Он был язычником… И его веру я тоже хочу помнить!
