Иду-иду, мама! Не бойся, мы не опоздаем и сполна насладимся музыкой твоего любимого Баха и Брамса. Это ведь легкая, проторенная дорожка. Без всяких там площадей и «Бургласов». Мы — здесь, Эльза Пиаджио — там. Как не хочется отвлекаться, ведь я как раз стояла на площади (впрочем, это уже неправда, я лишь думаю о ней, а это все ерунда). А за площадью начинается мост».
«Вечером.
Начинается и тянется через реку. В конце программы, когда Эльзу Пиаджио стали вызывать на «бис», я узнала название площади. Она Владас, а мост — Рыночный. Я шла по площади Владас к берегу, шла, не торопясь, заглядываясь порою на дома и витрины, на тепло укутанных ребятишек, на замерзшие фонтаны и покрытые белыми пелеринами памятники национальным героям Тадео Аланко и Владиславу Нерою, любителям токайского вина и знаменитым цимбалистам. Бедняжка Эльза Пиаджио после каждой пьесы Шопена кланялась зрителям и не знала, что из партера, где сижу я, можно запросто попасть на мост, у подножия которого возвышаются массивные колонны. Но-но, поосторожней, обрывала я себя, ты еще вспомни анаграмму «Алина Рейес — королева, а…» или вообрази, что мама сейчас не с тобой, а в гостях у Суаресов. Приятно чувствовать, что ты в здравом уме: я фантазирую, потому что мне так хочется, и мои фантазии вполне реальны. Вернее, реальны мысли о поездке, а то, что ей, далекой, холодно или ее истязают — вздор. Я фантазирую, потому что мне нравится, ведь интересно, что будет дальше: повезет ли Луис Мария меня в Будапешт, если мы поженимся и я попрошу его поехать со мной. Да, в такой обстановке гораздо легче искать этот мост, искать и находить себя, ведь я прошла уже полмоста, пока публика аплодирует и кричит «Альбениса! Полонез!», не понимая, что эти вопли бессмысленны, когда настырный снег на пару с ветром толкают тебя в спину, заворачивают, словно в махровое полотенце, и влекут к середине моста.
(Я пишу в настоящем времени, потому что так проще. А вообще-то дело было в восемь часов вечера, когда Эльза Пиаджио в третий раз играла на «бис»; кажется, теперь она исполняла пьесу Хулиана Агирре или Карлоса Густавино, что-то мелодичное и пасторальное.) Но мне на время уже плевать, я с ним обращаюсь как хочу. Помню, однажды я подумала: «Меня, далекую, бьют, снег забивается в мои башмаки, а я, здешняя, тут же узнаю об этом. Но почему тут же? Может, новости доходят до меня с большим опозданием, а может, ничего подобного никогда не происходило. Вполне возможно, меня начнут бить через четырнадцать лет, а может, от меня остался лишь крест и две даты на кладбище св. Урсулы». И мне эта мысль показалась отличной и вполне здравой. Какая же я была идиотка! Не хватало еще, чтоб и время раздвоилось! Нет, если она ступит на мост, я об этом узнаю сразу же. Помню, я остановилась поглядеть на реку; льдины были похожи на сгустки майонеза, а волны бились о быки моста злобно, гулко и хлестко. (В моем воображении, конечно.) Хотелось выглянуть за парапет и услышать хруст ломающихся льдин. Хотелось задержаться там, на мосту, — меня притягивал вид реки и сковывал страх, а может, и не страх, а просто я замерзла: ведь бушевала метель, а я оставила пальто в гостинице. Я не хвастунья и задирать нос не люблю, но, честное слово, такого еще ни с кем не случалось: шутка ли — сидеть в «Одеоне» и одновременно путешествовать по Венгрии! Тут кого угодно мороз по коже продерет, где бы он ни был, в Аргентине или во Франции. Однако мама дернула меня за рукав — партер почти опустел. Пожалуй, пора поставить точку, не стоит припоминать дальше свои мысли. Ничего хорошего из этого не выйдет. И все-таки, все-таки… Мне пришла в голову любопытная мысль».
«30 января.
Бедный Луис Мария, надо же быть таким дураком, чтобы на мне жениться! Он не знает, какой это тяжкий груз».
«31 января.
Мы поедем. Он так быстро согласился, что я чуть не вскрикнула. Мне стало страшно, показалось, что он слишком легко включается в игру. И ведь он ничего не знает, он пешка, которая, сама того не подозревая, может решить исход партии. Пешка Луис Мария и его королева. Алина Рейес — королева, а…».
