Тогда она сказала:
— Не надо.
— Как это не надо? Я ведь только и думал весь день, как приду к тебе, схвачу вот так за руки, и не выпущу, и буду глядеть на тебя. — И он глядел на нее, и в сумеречном свете она казалась ему такой славной, что у него даже голос перехватывало. — А ты говоришь: «Не надо». Надо, Надюша, надо! Я так влюбился в тебя, что вот что хочешь со мной делай, а я от тебя уж не отстану, и никуда не уйду, и никому не отдам! — Он обнял ее и стал целовать. И она не отталкивала его, только замерла, позабыв все, что говорила ей Галина, и уже сама целовала его.
— Ну зачем ты... — слабея, сказала она.
За окном уже было черно. Только по-прежнему ярко полыхал костер, выбрасывая вверх кучи искр да изредка, при особенно сильной вспышке, выхватывая из тьмы сидящие неподалеку от огня фигуры изыскателей. И в зимовке было темно. Сюда не достигал свет огня.
— Не надо, — отводила от себя сильные руки Надюшка. Потом плакала.
— Ну чего ты, чего? — утешал ее Виктор. — Я ведь всерьез с тобой. Считай, что мы как муж с женой теперь.
— Если бы...
— Так и есть.
— Наобещаешь, а потом бросишь.
— С чего это ты взяла? Нет уж, теперь-то я тебя никак не брошу. Хочешь, сейчас всем объявлю, что ты моя жена? — Он подсунул свою крупную руку под ее тонкую шею, приподнял ее голову.
Она не ответила.
— Ну, чего молчишь-то? Может, я не нравлюсь тебе?
— Нравишься.
— Вот это и есть то, что надо. А остальное мура.
— Обманешь...
— Вот дурная! Да зачем же я тебя буду обманывать?
— Дурная и есть...
— Ну-ну, ладно. Ты не дурная, а хорошая. Ах и молодец я, что неженатый. Был бы женатый, вот теперь, как хошь, так и развязывай. Если влюбился-то! Такого у меня никогда не было. А тут — свободная птица, как и ты. Вот нас и пара, — и он опять стал ее целовать.
— Не знаю, чего-то я не верю тебе, — вздохнув, сказала Надюшка.
— Ну, хватит, чего не дело заладила. Говорю — значит, точка. Я твой, ты моя!
— Ага, пока не надоем.
— Не надоешь.
— А другие надоедали?
— А чего ты в карман, не спросясь, лезешь? — начиная уже сердиться, сказал Виктор. — К тому же, таких, как ты, никогда у меня и не было.
— Ну, конечно... — Теперь Надюшка вспомнила все, что ей говорила Галина, и в голосе ее прозвучало недоверие.
— Что «конечно»? Если говорю — не было, значит, не было.
— А Тамара? — Надюшка пытливо взглянула на него, совсем забыв, что Галина просила ее не говорить об этом.
Виктор отстранился от нее.
— Какая Тамара?
— Будто не знаешь? — Она думала, он смутится, растеряется, но его лицо, кроме недоумения, ничего не выражало.
— Ей-богу, не знаю.
— Ой ли, а кто был в соседней партии в прошлом году?
— В какой соседней партии?
— Тебе лучше знать, в какой.
— Да чего ты несешь-то? Никакой я Тамары не знаю и не знал!
— Как же не знал, зачем врешь-то?
— Да ты что? С чего ты взяла все это?
— А вот узнала.
— Откуда?
Надюшка затаилась.
— Ну?
Она молчала.
— Ну, чего молчишь-то? Откуда взяла-то? — Это он сказал уже злясь, и Надюшка испугалась: а вдруг он рассердится и уйдет, и поспешно ответила:
— От Галины.
— От Гальки? От этой плоскорожей? Да что она, ошалела, что ли? Никакой я Тамары не знал и не знаю, — ответил он и нервно закурил. Закурил оттого, что вспомнилось...
Это было в прошлом году на Аянских изысканиях. Он и не думал о ней, но она сама набивалась. Тайга, зима — и сошлись. Без любви, без радости с его стороны, — уж больно она была некрасива. Ладно, хоть ненадолго. Вскоре ее перебросили в дальний отряд. А там и изысканиям конец. И вот теперь увидала в этой экспедиции, кинулась к нему. Но его даже в жар бросило от стыда, что связался с такой «красоткой». И, сказав ей «приветик», тут же и отошел, давая ей понять, чтобы на продолженье не рассчитывала. А она вон чего затеяла, решила пакостить? Ну, добро!..
— Наврала тебе плоскорожая.
— Как же наврала, если Тамара даже хотела повеситься, да она ее отговорила?
— Так ты что, не веришь мне, что ли? — опять злясь, сказал Виктор.
— А зачем же ей так говорить?
— А черт ее знает зачем. Может, хочет порушить нашу любовь. Завидки берут. А ты веришь. Даже обидно. Ты должна мне верить. Веришь иль нет?
