Так продолжалось две недели. И ни разу Алексей не подошел к клубу, не попытался встретить свою жену, даже хотя бы издали поглядеть на нее.
Она пришла сама. Ее выставил Василий Степанович. Привыкнув по закоренелой холостяцкой привычке к порядку, он не смог вынести того ералаша, какой внесла в его дом за короткое время эта маленькая обленившаяся женщина, к тому же требовавшая от него только любви и любви.
— Либо на косе удавлюся, либо в море утоплюся, — с такими словами явилась она к Алексею. И заплакала.
Увидав ее, он задрожал, кинулся к ней и, встав на колени, стал гладить ее по голове, успокаивать, просить, чтобы не плакала. Он не мог выносить ее слез.
Тут постучали в дверь. И Алексей вышел.
— Письмо тебе заказное от сына, — сказала почтальонша и прикусила от удивления губу. Все лицо у Алексея было мокрым от слез. — Чего это ты?
— Рита вернулась, — счастливо улыбнулся он.
— Ну так что?
— Плачет... Обидел он ее.
— Ну, а ты-то чего?
— Так ведь жалко... — И Алексей, всхлипнув, махнул рукой и отвернулся.
1977
Никогда не отдыхал. Всю жизнь работал. Даже по выходным. Деньги были нужны. Нет, не на хлеб. А так, чтоб чего-то еще купить. И вдруг понял — хорошо ничего не делать. Сидеть у калитки, глядеть, как мимо проходят люди. По шоссе. Туда — сюда. До этого некогда было глядеть, кто как ходит, куда идет. А теперь все на виду. Вон Петр идет. Что-то тащит в сумке. Рука оттянута. Тяжело.
— Здорово, Петр!
— Здорово! — Но не остановился. — Отдыхаешь? — спросил на ходу.
— Ага. Сижу вот, гляжу.
— Ну-ну...
Ушел.
Вон соседка, Настасья, вывела телка. Забила колышек, навязала веревку. Пасется бычок. Когда ж это она успела им обзавестись?.. А чего ей бычок, телку бы складнее.
— Здорово, Настасья!
— Здравствуй, коли не шутишь. Чего расселся-то?
— Да вот отдыхаю. Чего это бычком-то обзавелась, а не телкой?
— А куда мне телку-то? Хватит, и так намаялась с коровой. А бычка за лето выращу, на мясо сдам государству, вот тебе и денежка. Что-ничто, а рублей за шестьсот сдам. Так-то, Иван Михайлыч.
«Смотри ты, — удивился Иван Михайлыч, — и то дело баба придумала. Молодца!» Но идеей не увлекся. Сидел, глядел на все, что было перед глазами. Сначала не думал, а потом стал думать о том, как жил, что повидал за прожитые годы, и, перебирая в памяти многое, пришел к выводу, что ничего особенного и не повидал. Все работал и работал, махал топором и махал, то стесывая бревна, то вырубая «лапу» или вгоняя окосячку. И не успевал кончить одно, как наваливалось другое. И опять махал и махал, без перекура, потому что не курил. Тюк, тюк! Тюк-тюк! Тюк-тюк! И все радовался, что деньга идет. А где она, деньга-то? В гарнитур вбита, будто он так уж и нужен. В телевизор, перед которым не раз сидя засыпал от усталости. В холодильник, который без надобности стоит даже и летом, потому что много ли надо на двоих той же еды, хоть и мяса. А еще куда вбуханы денежки? В одежонку, что ли? Так ведь не ахти какая одежонка что у него, что у Пелагеи, не лучше, чем у иных.
Во, Васька подошел к автобусу. В шляпе, в нейлоновой курточке. А мужику за сорок. Чего это он так вырядился? Куда это собрался-то?
— Ты куда, Василий? — никогда раньше не интересовался, а тут не утерпел.
— На Кудыкину гору! — отрывисто крикнул Васька и легко вскочил в подошедший автобус.
«Какие-то дела, видно, у него... Свой интерес», — подумал Иван Михайлыч и снова стал думать о том, что за работой не видал жизни. А жизнь, она ведь не только в работе. Вон сколько всего на земле: и леса, и горы, и реки, и моря, и степи. Все человеку. Значит, и ему. А он-то ничего и не повидал. Все с топором, тюк да тюк. Видал деревья-то больше в бревнах, а не в лесу. А ведь они шумят на ветру...
— Здравствуй, дядя Иван!
— Здорово, Володя! — ответил Иван Михайлыч, провожая взглядом соседского паренька. И когда успел вымахать? Давно ли видал в коляске, одни щеки торчали, а теперь, поди-ка, скоро и в армию. Летит времечко, летит. Пятьдесят годков уж отмеряно. Впереди горушка-то куда меньше, а все чего-то карабкаюсь, будто невидаль какую увижу с нее. А чего увижу? То, что и всю свою жизнь видел. Дальше поселка нос не совал. А мир-то велик. Вон чего другой раз показывают по телевизору. Каких стран и народов только нет. Это ж уму непостижимо, какое количество! Вот походить, повидать бы, поглядеть на другие места. А то ведь этак и жизнь до крайнего часа дойдет и ничего не увидишь. А тут, только выйди за поселок, и вот тебе новое. Шагай и шагай, а оно все будет тебе открываться и открываться. И конца-края нет новому-то...
