— Да будет...
— А вот еще выпью, тогда, может, и будет. — Он взял из ее руки бутылку и налил в стопку. Выпил. Откусил пол-огурца.
— Да ты чего мясо-то не ешь? Простынет.
— Все будет сделано... в свое время. Да, так я о чем... А, вот, значит, я самый лучший. Ну, ясно дело, мне дают самые ответственные задания. А мне что? Раз-два и рапортую: «Ваше приказанье выполнено!» Только так. Иначе никак! Но однажды промашку дал. Пренебрег техникой безопасности. И тряхнуло меня на все пятьсот восемьдесят вольт. Пять дён пробыл в бессознательном состоянии. На шестой слышу — возле уха что-то жужжит. Открываю глаза, вижу: молоденькая такая стригальную машинку тянет к моей голове. А у меня чуб. Во какой был! — Парень махнул рукой, показывая, какой у него был чуб. — Красота! Я его на левую сторону клал. Третий год службы. Ясно? А она машинку к чубу. Тут я внезапно речь обрел. Заявил, чтоб не стригла. А машинка жужжит. Электрическая. Вот тут, возле...
— Господи! — ахнула старуха.
— Ага... Тогда я кулаком по тумбочке. Она тут же с лица сошла, но руку все равно ко мне тянет. Заданье У нее такое. Ну, тут я не стерпел. Вскочил. Ага? Она бежать. Я за ней...
— Ну, артист! Прямо Райкин, — всплеснула руками хозяйка. — Вот артист-то!
— Ты слушай дальше, — еще больше воодушевился парень. — Она визжить! — уже подлаживаясь под Райкина, продолжал он. — Визжить. Больные, какие были в палате, в хохот. Кричат: «Лови ее, Колька, давай, щупай!» Так? — Колька, не глядя в стопку, плеснул в нее из бутылки. — Ага, она, значить, бегить. Хи-хи-хи! Я за ней. Цоп за халат. По швам. Так? Ну, убегла. Сидим, хохочем. Больные, которые на поправку, народ веселый. Ага... Ладно. — Он опрокинул стопку в рот. С силой выдохнул. — Ну, теть Степанида, зверь у тебя, а не вино, огонь! Далее, входит старичок профессор. Вот вроде вас, — он ткнул в меня пальцем, — не старый, но в солидных годах. Очки на глазах, ага? Скрозь них на меня. «Здравствуйте, говорит, вы почему не желаете стричься?» Спроси по-иному, строго, изругай, набросься на меня, я бы в кусты. Ну а тут, вижу, он вежливый. А вежливых бояться нечего. Я на него с табуреткой...
Хозяйка в страхе покачала головой.
— Далее! — прикрикнул на нее парень. — Спустя время в дверь суется другой врач, помоложе. «Может, говорит, тебя выписать?» — «Давай», говорю. Сачковать мне некогда. Пришел в часть. Старшина не верит, думает — сбежал. Намеревается обратно отправить, под конвоем.
— Ой, Колька...
— Ага. Вижу такое дело, рванулся в мастерскую. Закрылся. Ну, им меня не взять. Закурил. Гляжу — на полу аккумуляторы. От неча делать давай их заряжать, чтоб доказать своему старлею, что не зря портянки ношу. Заряжаю. А ко мне в дверь стучат. Старшина требует, чтоб я впустил его. Боится, чтоб я чего над собой не учудил. Всяко бывает. Ясно? Ну, я подал голос, чтоб он не расстраивался. Ушел. Только, говорит, не чуди. Тут я закурил. Бросил спичку. И на вот тебе — пожар! Бензин там, масла, ага. Чего делать? Давай аккумуляторы на улицу выбрасывать. Старлей прибегает. «Молодец!» — и руку жмет. Благодарность и отпуск в родные края. Помнишь, теть Степанида, как я гулял. — Он еще плеснул и выпил.
— Ох и баламут ты, Колька. Весь в батьку: покойник другой раз до слез рассмешит...
— Тут, папаша, я тебе так скажу. Ты меня, конечно, извини за молодость лет, но каждый понимает жизнь по-своему. Вон, говорят, Лермонтов, был такой человек, умер, не дожив до тридцати лет. Так?
— Так, — сказал я.
— Во, я все знаю, отец. Ты только молчи и слушай. Тут главное — сироп. Ясно? — Он быстро хмелел, хозяйка это заметила и отобрала от него бутылку. — Значит, все? — горестно воскликнул он. — Только ведь вот какое дело, теть Степанида, тогда не надо было начинать. Это не в моей натуре. И уж коли начала, так давай продолженье.
— Хватит, хватит, — прижимая к груди бутылку, сказала хозяйка.
— Эх ты! А ведь я тебя уважаю. Вот сдохну, если вру. Никого нет лучше тебя. Хоть всю деревню обойди. Думаешь, вру? Папаша, ты веришь мне? Ну, скажи вот ей, веришь мне?
— Верю, — чтобы отделаться, сказал я.
— Во, видишь, верит!
