«Мне везет, то есть — я жив уже 5 лет… Война жестокая, в плен матросы не пойдут…» А затем, словно спохватившись, сообщает то, что, по его мнению, непременно должно интересовать отца: «Послал бы карточку, да как это сделать? Изменился мало: на щеке три шрама, похудел, маленькие усики, а то как был, так и остался».
Судьбе было угодно, чтобы пополнение попало в Первую Конную почти в самом начале активных боевых действий конницы Буденного против Деникина, в двадцатых числах октября. На бронепоезде моряков немного, но и армейцы опытные — с Восточного фронта. «Коммунар» поддерживает конницу, продвигается на юг. Позади жаркие бои под Воронежем, Харьковом, в районе Донбасса, впереди — Ростов.
Кроме пули, штыка, картечи и шашки, еще одна беда косит бойцов — сыпной тиф. На сей раз он настиг Вишневского. Бронепоезд ушел дальше, а его высадили в Харькове.
Вот он бредет по вокзалу, в жару пошатывается. Санитары подходят, один другому говорит:
— Дай ему воды.
Всеволод маузер отстегивает и шепчет:
— Уйди, пока жив…
И механически повторяет:
— Не пейте сырой воды…
Добился Вишневский направления в военный госпиталь, и в том было его спасение. А как попал в палату, взглянул вокруг невидящими глазами — так и провалился в небытие.
Он в бреду, и чудится ему: на огромной снежной равнине друг против друга две армии. На нем и его товарищах боевых шинели, прожженные угольями костров, ставшие жесткими от грязи; сапоги, изношенные в походах, выгоревшие фуражки, флотские бескозырки с выцветшими и ставшими из черных серо-розовыми ленточками; ватные штаны с оттопыренными гашниками, алые галифе и 75-сантиметровые клеши без клиньев. Над ними — полинялые от дождей и солнца, простреленные в боях красные флаги. По команде одного из командиров — «К церемониальному маршу!» — полки белых (оказывается, они уже сдались в плен, покорены), отдавая честь Красной Армии, тронулись мимо. Это был их молчаливый могильный марш: земля медленно, но неуклонно оседала под шествующими полками…
Выручил молодой организм, победил. Пришел в себя Всеволод — где оружие, маузер? Есть, на месте… Где газеты? Первая Конная уже на Кавказе.
Черное море снова будет нашим.
Спустя неделю в дневнике появляются радостные, прыгающие, обгоняющие друг дружку строки: «Весна идет! Новый подъем! Силы мои восстанавливаются. От смерти опять — в который раз?! — ушел. Я еще жив! О, как хорошо! Разрешили пойти в город. Бреду по солнышку. Ноги как будто подменили: не гнутся — как протезы. Читаю фронтовые сводки, расклеенные на стенах домов и на заборах…»
Лишь только немного окреп, потребовал, чтоб выписали. «Сейчас я так рад, что выздоровел, — сообщает Всеволод в письме к отцу от 19 марта 20-го года, — хотя по правилу надо лечиться: уши и ревматизм, но нужен хороший госпиталь или санатория, ванны, электролечение и т. п. Здесь же этого нет».
Он устал, и если бы не сознание долга, остался бы в тылу, пошел бы работать в газету или отправился на Волгу. Но вот прочел телеграмму РОСТА: «Взят Новороссийск!» И — не выдержала душа, рванулась к морю, на Кавказский фронт. Он стремится быть если не на корабле, то среди моряков. К тому же есть и законное основание: незадолго до болезни Вишневского командир бронепоезда «Коммунар» № 56 получил телеграфное распоряжение Морского Генерального штаба: срочно откомандировать из армейских частей всех матросов для получения назначения на флот.
Поезд прибыл в Новороссийск в пасхальную ночь. Всеволод дождался рассвета и направился в гостиницу. Усталость дикая. Известно, каковы поездки по местам, где только что прокатилась война: бесконечные пересадки, ожидания на полуразрушенных вокзалах. Но у него хватило энергии, внутренней собранности не раскиснуть от стреляющей боли в ушах и приступов ревматизма, не затосковать смертельно на какой-нибудь заброшенной станции.
В руках у него корзинка с вещами — ненадеванный клеш, рубаха фланелевая, форменка и ботинки шевровые; две гранаты, разобранный карабин да маузер. Без оружия матросу никак нельзя, а форму номер 3, парадную, возит с собой Всеволод для особого случая — для первого дня окончательной победы. И еще в корзинке — тетрадки-дневники. Даже в самые горячие дни и ночи похода Первой Конной пулеметчик Вишневский выкраивал минуты, чтобы записать поразившую его жизненную картину, эпизод, разговор или просто меткое словечко. И не только героика, пафос боев, но и быт, проза фронтовой жизни ложатся на плотные листы ученической тетради…
