Михаил Андреевич старался приучить сыновей к заботливому отношению к хоккейной амуниции. Володя и Сева видели, как отец перед матчем прилаживал клюшку, точил коньки, аккуратно надевал форму, заботливо подготовленную женой. Уроки отца не прошли бесследно. Не было матча, чтобы у Боброва футболка вылезла из трусов, гетры были спущены… После хоккейного матча он прилежно снимал доспехи, коньки, клюшку непременно ставил на положенное место или связывал с запасными. Форму непременно вешал сушить, не забывая при этом посмотреть, нет ли нужды что-либо отремонтировать.
Бобровы – сестра и два брата – увлекались не только подвижными играми. Они хорошо плавали в Финском заливе, который все в Сестрорецке называли морем.
Поддерживая у детей любовь к спорту, Лидия Дмитриевна и Михаил Андреевич очень хотели дать им музыкальное образование. Накопив требуемую сумму, семья купила пианино. К двум мальчуганам и их сестре пригласили педагога. Но уроки музыки оказались для братьев сущей пыткой. Сначала они могли заниматься не больше пятнадцати минут, а затем отказались и от этого. Родителям не составило особого труда убедиться, что достаточных музыкальных способностей у сыновей нет, и они не стали заставлять их садиться за пианино.
Но не только двор с его бесконечными жаркими футбольными или хоккейными встречами звал Всеволода Боброва. Его с детства влекла природа. Из-за любви ко всему живому, растущему, он не стал черствым, холодным человеком, равнодушным к чужому горю.
Худенький парнишка, по росту едва ли не самый маленький среди сверстников, он подолгу пропадал в лесу. Собирал цветы, рано уяснив, какие букеты сохраняются долго, а какие быстро увядают. Ловил птиц, причем главным для него была не ловля, а сам процесс: азарт поимки заставлял быть искусным, смекалистым, требовалось проявлять немалое терпение и выдержку, прежде чем блеснуть взрывной реакцией. Не так ли, много лет спустя, Бобров будет ждать, когда ошибется кто-нибудь из соперников, в первую очередь опекавший его защитник, а он, внешне флегматичный, вроде бы ко всему равнодушный, взорвется и забьет гол?
Пойманную птаху юный птицелов помещал в одну из клеток, изготовлять которые он был мастер, и постоянно ухаживал за нею: регулярно приносил воду, корм, чистил клетку.
Он мог подолгу наблюдать за птичкой, словно стараясь понять ее поведение и доверительно поговорить о чем-то своем. Затаив дыхание, слушал пение, с годами комментируя его, будто научился понимать птичий язык.
Порой взрослые предлагали мальчику монетку на пирожное или мороженое, лишь бы он выпустил птицу на свободу. Паренек в таких случаях поражался взрослым – зачем нужны ему их деньги? Ведь он все равно выпускал пернатых без всякого выкупа. Любопытно, что некоторые птички, выпорхнув на свободу, возвращались к мальчугану, словно ценя его доброту и отодвигая момент окончательного расставания.
Случались и конфликты с родителями. Тут уж, как говорится, ни убавить, ни прибавить: в лес он мог отправиться порой в три часа ночи. Михаилу Андреевичу, к тому времени получившему диплом инженера-инструментальщика по холодной обработке металла и работавшему преподавателем в школе ФЗУ, казалось, что при его служебном положении не годится иметь сына, заядлого птицелова.
На ночь квартира Бобровых запиралась самыми хитроумными запорами, чтобы не убежал младший сын. Но он ухитрялся открыть замок с любым секретом, как бы ни сторожили его родители. Лишь бы в лес за цветами, ягодами, птицами!
Вот так же настойчиво, спустя десятилетия, Всеволод стал прорывать любую защиту, как бы его тщательно ни опекали самые искусные соперники. «„Насквозь" – вот был закон Боброва», – сказал со временем поэт, быть может, и не предполагая, что гений прорыва поступал так еще в детстве и юности, правда, не задумываясь над этим и принося определенные неприятности родителям.
Почти всю жизнь Бобров держал в московской квартире одну-две певчих птички, заботливо ухаживая за ними, прекрасно зная их повадки. Во всяком случае по каким-то только ему известным приметам Всеволод Михайлович определял причину хорошего настроения или грусти пернатых приятелей.
