Всемирный следопыт, 1930 № 12 - страница 23
Пока говорит Придорожко о рождении копья, Молчанов и Паранич волнуются. Молчанов поминутно покашливает, словно готовя голос, Паранич больше чем следует накручивает свои жесткие усы. Обоих подмывает вступить в разговор.
Придорожко закашлялся.
Стремительно врывается в беседу Молчанов. Он говорит не о копье — о боевых товарищах копья, винтовках маузерах, и шашках. Они ведь тоже работали в Горловке рядом с копьем. Но прежде чем они начали работать, они были добыты. И добыты вот как:
— Приехала к нам в Алчевск полурота нас запугивать.
Я вышел к ним и говорю:
«Ребята, домой хочется?»
«Хочется».
«Служить не сладко?»
«Не сладко».
«Офицеришки дрянные?»
«Дрянные».
«А коли так, вяжи офицеров, сдавай оружие, получай билеты и по домам».
Связали офицеров. Сдали оружие. Получили билеты. Благо — в билетной кассе большевик сидел, а станция была в наших руках.
Пока разоружали полуроту и распределяли оружие между рабочими, в экономию около Васильевки прибыло шестнадцать казаков. Вооружены, говорят, до зубов. Ладно. Беру с собой семь человек и иду в экономию. Места знакомые. Здесь маленький Ворошилов помещичьих коров пас. здесь с ним в лапту играли… Пришли. Рабочие окружили дом. Я вхожу один и говорю грубо:
«Ни с места. Извольте сей минут сдать все оружие, а то…»
Управляющий экономией побелел, как мел, говорит казакам:
«Господа, сдайте, ради-бога. Эго известный террорист. Дом окружен. Они недавно перехватили вагон динамиту. Взлетим на воздух!»
Я смеюсь. Смех у меня злой. Вижу, казаки поспешно разоружаются. Один усатый чуть не плачет:
«Оставьте мне шашку. Заслуженная. Именная».
«Ничего, — говорю, — пригодится нам и именная».
Отдали все до патрона…
Молчанов, ветеран-подпольщик, герой 1905 года, стоит посредине комнаты— черноглазый, черноволосый, в кожанке, как чугунное изваяние.
— Две тысячи вооруженных бойцов дал Алчевск в помощь восставшей Горловке, — говорит Молчанов.
— Правда.
— Правда, Придорожко?
— Сущая правда.
— Со всех ближних заводов и копей прибыли Горловке подкрепления, — снова выступает Првдорожко. — Под’ем был, желание биться до конца было, а вот штаба не было. Помню день нашего разгрома. Едва затих четырехчасовой бой, мы решили атаковать царские войска: драгун, казаков и полицию. Дрались и копьями и шашками, и винтовками — кто чем мог. Дрогнули царевы войска, побежали. Победу бы нам праздновать, да с Юзовки казачье налетело, как саранча. У нас— копья, а у них пулеметы, орудия, снаряды. И рабочие отряды дрогнули… Я получил в бою две раны. Был ранен и Кузнецов, вожак восставшей Горловки.
(Кузнецов… Кто мне говорил о Кузнецове? Ах, да… литейщик, у кого я добыл копье!)
— Разбили нас, — договаривает с досадой Придорожко. — Не выдержали, наши копья.
Придорожко надорванно умолкает. Нелегко ему вспоминать разгром Горловки…
— Кровь на снегу была, — сменяет его Паранич, — кровь смешалась со снегом. Казаки шашками рубили восставших. А в Алчевеке уже орудовали пристава и жандармы, заплечные мастера самодержца российского.
Паранич уже не крутит молодцеватые усы. Вспоминая, он считает, задумчиво загибая пальцы:
— Придорожко арестовали, Молчанова, Кузнецова, меня… перечислять долго… — Рука с отсчитанными пальцами сжалась в кулак.
— А копья? — нетерпеливо спрашиваю я.
— Копья были забраны в качестве вещественных доказательств. Многие пропали. Некоторые были припрятаны, дождались сегодняшних дней. Копье было также и у Кузнецова.
Едва сказал Паранич, всплыли в моей памяти слова старого литейщика, подарившего мне копье.
— Это не простое копье, — говорил он. — Горловское. Боевое.
Бережно передавая его мне, литейщик добавил:
— В последнем бою Кузнецов был тяжело ранен. Он отбивался этим копьем, а кровь била из его руки. Он крикнул мне: «Бери копье!» Я схватил копье, но защищаться было поздно… Нас теснили… Казачье наседало тучей… Мы отступили… В Алчевск я пробрался ночью, на возу с сеном. Копье спрятал в сено. Все-таки оружие! Дома я заложил его под крышу. Там оно и пролежало много лет…
