Иерока спрашивали:
— Отчего ты умер? Не зашаманил ли кто-нибудь?
Етуи и Кмо, кажется, с великим трудом поднимают покойника, — значит «нет».
— Ты один пойдешь?
И прежним способом получается утвердительный ответ.
— А после тебя никто не умрет?
«Нет» — отвечает покойник.
— Будет ли у нас мясо?
«Да».
— Закапывать ли тебя в землю?
«Нет».
— Разве ты куда-нибудь хочешь уйти?
«Да».
— Ты наверно пойдешь на землю, где похоронена твоя жена?
И последний ответ Иерока:
«Да».
Опрос окончен.
Тело положили на нарту ногами вперед. У изголовья поставили небольшой деревянный ящик с продуктами и снаряжением покойника. Впрягли собак, и процессия тронулась.
С боков нарты шли провожающие и держались за петли, делая вид, что покойника не собаки везут, а они несут на руках. Дорога шла в гору. Собаки часто останавливались. При каждой остановке люди тяжело произносили: «Эге-ге-ге-геей» («Охо-хо-хо»), — говоря этим покойнику, что они очень устали, почему и произошла задержка. Потом они, обходя вокруг нарты, обменивались местами и терлись о спеленутый труп кто плечом, кто грудью, кто поясницей, и стряхивали над ним свою одежду, передавая таким образом покойнику все свои недуги.
Во всей процессии не было ни одной эскимоски.
Достигнув места, выбранного для погребения, собак отстегнули от нарты, разгребли тонкий слой снега и на очищенное место положили тело.
Таг'ю ножом перерезал ремни, снял постель и одеяло, разрезал сначала торбаза, потом, по очереди, штаны, рукавицы, кухлянку, шапку и все снял с покойника, оставив его совершенно голым.
У медвежьей шкуры.
В то же время остальные перерезали все ремни на нарте; переломили на несколько частей полозья, доски и вардины. Все эти обломки сложили в одну груду и придавили камнями. Вся одежда, постель, одеяло и ремни, снятые с покойника, были также изрезаны на мелкие куски, сложены в две другие кучки и старательно придавлены камнями.
На мой вопрос: для чего ломаются вещи и закладываются камнями, эскимосы ответили:
— Если оставить все целым, то Иерок скоро соберется, возвратится в колонию и уведет еще кого-нибудь. А так, пока он все исправляет, да починяет — забудет дорогу и не придет. А закладываем вещи камнями для того, чтобы не было плохой погоды. Если вещи плохо придавлены и колеблются, то от их движений начинается сильный ветер, буря, снег и дождь.
Около головы покойника сделали небольшой круг из камней и в нем положили нож, чайник, чашку, напильник, точильный брусок, трубку, спички и кисет с табаком. Эти вещи также переломали и всячески старались привести их в негодное состояние. Сюда же были положены несколько сухарей, горсть сахару, кусок кирпичного чаю и по куску курительного и жевательного табаку. Оставшиеся чай, табак, сахар и сухари поделили между присутствующими.
После этого Таг'ю роздал всем по небольшому отрезку ремня, бывшего на покойнике. Получившие ремень завязали оба конца его ординарным узлом, пояснив, что это делается для того, чтобы наша жизнь не ушла за Иероком: через узлы она не может уйти.
Теперь меня попросили ехать вперед, так как начиналась особенно важная часть похорон — «закрывание» дороги, чтобы по этой дороге не вернулся покойник и не увел с собой еще кого-нибудь. Я был со своей упряжкой собак и не мог участвовать в этой части ритуала, в чем и сам убедился, со стороны наблюдая за «закрыванием» дороги.
Эскимосы, обойдя раз вокруг тела, направились к колонии. Впереди шел Таг'ю. Выйдя на след, где прошла нарта с покойником, эскимосы завернули назад и, сделав петлю, как бы завязав узел, продолжали путь. Но скоро сделали новую петлю. Так на расстоянии полутора километров было завязано пять узлов.
Вернувшись в колонию и не заходя в юрту, эскимосы вышли на лед. Здесь Таг'ю, а за ним и все остальные, несколько раз кувыркались и, покатавшись на гладкой поверхности льда, вернулись на берег. Тут эскимосы развели костер и долго встряхивали и выбивали над ним свои одежды. Похороны окончились, и участники разошлись по юртам.
Скрылись в своей юрте и дети Иерока. У них начались траурные дни. Траур продолжается пять суток (тальхлимат кавай — пять спать, как говорят эскимосы). В этот период никому не разрешается ни входить в юрту, ни выходить из нее. В юрте никто в течение пяти суток не раздевается. В дни траура категорически запрещается производить какую бы то ни было работу, а в особенности шить.