Рабочие Парижа в те дни смотрели на комитеты Конвента и на сам Конвент как на своих заклятых врагов. Рабочие не собирались сражаться во имя сохранения власти в будущем Совете пятисот за двумя третями опорочившего себя Конвента, да и сам Конвент не мог теперь воззвать о помощи к плебейской массе Парижа, которая ненавидела его и которой он сам боялся. Оставалось надеяться только на армию, хотя и здесь были свои «но». Солдаты, правда, продолжали без колебаний стрелять в ненавистных им из-менников-эмигрантов, в роялистские отряды, где бы они их ни встречали — в Нормандии, в Вандее, на полуострове Киберон, в Бельгии и на немецкой границе. Но вандемьеры действовали хитро. Они выставляли своим лозунгом не реставрацию Бурбонов, а борьбу с нарушением декретом Конвента принципа народного суверенитета, принципа свободного голосования и избрания народных представителей. Это во-первых. Во-вторых, генералы, которые командовали армиями, были не столь убежденными республиканцами, как солдаты, а поэтому надеяться на них было опасно. Даже генерал Мену, командующий парижским гарнизоном, который 4 прериаля одолел Сент-Антуанское предместье и потопил в крови народное восстание, был одним из представителей центральных кварталов Парижа, а поэтому он не стал бы стрелять в людей своего круга. Этот генерал был значительно правее, реакционнее настроен, чем самые реакционные термидорианцы из Конвента. Центральные секции Парижа хотели свободно собрать более консервативное собрание, чем Конвент. А за это расстреливать их Мену не собирался.
Ночью, 12 вандемьера (4 октября), по Парижу распространилось известие, что Конвент отказался от борьбы, что можно будет обойтись без сражения на улицах, что декрет взят назад и выборы будут свободными. Люди вышли на улицы. Демонстративные шествия, громкие восторженные возгласы наполнили все улицы центра столицы. В доказательство этого абсурдного заявления приводилось одно-единственное, но непосредственное утверждение о том, что начальник вооруженных сил одной из центральных секций Парижа (секция Лепеллетье) Делало побывал у генерала Мену, поговорил с ним, и Мену согласился на перемирие с акционерами. Войска были отведены в казармы, и город оказался во власти восставших.
Но ликование людей было преждевременным, так как Конвент не собирался сдаваться без боя. В эту же ночь, на 13 вандемьера, генерал Мену был отстранен от командования Парижским гарнизоном и по приказу Конвента арестован. Начальником всех вооруженных сил Парижа был назначен Баррас — один из главных деятелей 9 термидора. Жители, узнав об отставке и аресте Мену, догадались, что Конвент решил бороться, а поэтому они без колебаний и с поспешностью стали собираться на ближайшей ко дворцу Конвента улице и готовиться к утреннему бою. Победа им казалась почти неизбежной. Но они просчитались.
Баррас не собирался упускать случая. Он был известен современникам как сибарит и казнокрад, распутный авантюрист и коварный, беспринципный карьерист. Но он не был трусом и не собирался упускать возможность выбиться наверх, которую открыло ему назначение его главнокомандующим вооруженных сил Парижа. Он стал действовать быстро и решительно. Какими бы пороками его ни наделяли, он был умным и проницательным человеком, а поэтому понимал, что Францию могут вернуть под корону Бурбонов, что ему грозило гибелью. Баррас был дворянином, и он хорошо понимал, какой ненавистью пылают именно к нему и подобным отщепенцам рвущиеся к власти роялисты.
Он прекрасно знал, что нужно немедленно дать бой, но Баррас не был военным. А поэтому перед ним стала задача — назначить генерала. И в этот момент Баррас совершенно случайно вспомнил о худощавом молодом человеке, который несколько раз являлся к нему в последнее время в качестве просителя. Баррас знал
о нем лишь что он отставной генерал, который отличился под Тулоном, но потом имел неприятности, и сейчас он перебивался с большим трудом в столице, не имея какого-либо значительного заработка. Баррас приказал найти его и привести. Бонапарт явился. И у него спросили, «берется ли он покончить с мятежом? Наполеон попросил несколько минут на размышление. Он прекрасно понимал, что защита интересов Конвента для него принципиального значения не имеет, но если он выступит на стороне Барраса, то это принесет ему прямую выгоду. И тогда он согласился, поставив одно условие, чтобы никто не вмешивался в его распоряжения. После этого он предупредил: «Я вложу шпагу в ножны только тогда, когда все будет кончено».
