Выплеснув водку в кружку, Таня дрожащими руками под" несла ее к губам Сергея и затаила дыхание. Запрокинув голову и как-то болезненно сморщившись, Сергей сделал глоток, другой, поперхнулся и, стуча зубами о край кружки, с отвращением выпил водку.
Горькая влага опалила желудок, дурманом ударила в голову. "Сейчас будет хорошо!" — подумал Сергей и закрыл глаза. Стул под ним качнулся, и закружилась вся комната бешеной каруселью, "…у всех есть, а у него нет? Почему нет, мама? Почему?" — вдруг заплакал в ушах детский голосок. "Горе человеческое, горе, горе…" — бубнил мужской бас. "Водка погубит тебя, Сережа".
— Нет, это я гублю тебя! — ударился головой об стол Сергей. — Зачем я коверкаю твою жизнь? Приношу одни страдания. За что? За твою любовь, верность? Но я же не виноват. И кого тут винить? Что же ты молчишь, Таня? Ну почему меня насмерть не убило? Зачем мне такая жизнь? Пьяницей, подлецом я не хочу быть, не могу… Мне все противно… и моя жизнь… Но по какому праву, вдобавок к своим бедам, я гублю тебя?
— Ты пьян, Сергей, и говоришь глупости…
— Нет, я не пьян! Я только отчетливей понимаю свою вину перед тобой. Я живу и в этом перед всеми виноват. Мое место… живым я только мешаю… путаюсь под ногами, как жалкий трус…
— Не надо, Сергей, прошу тебя… перестань…
— Вместе с руками надо было резать и сердце. Что же мне делать с ним, если оно болит… невтерпеж?! И водка не помогает. Мало… Сходи купи еще. Я хочу напиться…
Ближайшей к дому точкой железнодорожного полотна был переезд. Сергей прикинул — идти до него не более пяти минут. Поезда ходят часто пассажирские, грузовые, маневровые…
Очень давно на том переезде поезд задавил человека. Перерезанный пополам труп лежал по обе стороны рельсов, а вокруг толпились любопытные. Студент Петров шел в парк на танцы и тоже присоединился к толпе. Когда мертвого по частям клали на носилки, кто-то громко вскрикнул, и мужской голос без тени сожаления бросил:
— Ему уже все равно…
"Почему презирают самоубийц? — на миг задумался Сергей, когда Таня ушла в магазин. — А им все равно… им все равно, все равно…"
Он зубами зацепил пальто и кинул его на плечи. Ноги противно дрожали, по лицу текли холодные капли пота. "Прости меня, Таня. Я не виноват. Так сложилась жизнь. Тебе будет лучше. Через год-два ты это поймешь".
Уличная дверь оказалась запертой. "Нарочно или по привычке?" Сергей налег плечом, дверь не отворялась. "Даже здесь не везет!" Он побежал в комнату, метнулся из угла в угол и в бешенстве ударил ногой в оконную раму. Посыпалась замазка, звякнули стекла, окно вывалилось в захламленный двор.
"Я бы написал тебе записку, объяснил бы все, попросил прощения, но ты сама знаешь: сделать этого я не могу. Танечка, родная, прости меня, я не буду мешать тебе. Ты назовешь это подлостью, но так надо. Иного выхода из этой проклятой жизни нет".
На углу улицы Пушкина ветер рванул с плеча пальто, и Сергей еле успел удержать его подбородком. Издали он увидел, что переезд закрыт, — вереница автомобилей выстроилась до самой гостиницы.
"Где-то на подходе поезд. Грузовой или пассажирский? Этой дорогой мы ходили с Таней в парк. Кто-нибудь скажет: "Ему теперь все равно… — Увидит, что инвалид, добавит: — Отмучился…" Больно не будет, я знаю. Не успеешь почувствовать".
В распахнутом пальто, без фуражки, Сергей стремительно бежал к переезду. Прежней боли в ноге не чувствовалось, она сделалась какой-то деревянной и очень мешала идти еще быстрее. Рукава пальто трепал ветер и с каким-то диким остервенением хлестал ими по спине.
"Таня увидит окно и догадается. Родная ты моя, сколько горя я принес тебе. Пусть это будет последнее. Прости… Этот прекрасный мир оказался для меня трудным, невыносимо трудным".
Из-за здания драмтеатра тяжело ухнул и засвистел сиплым, протяжным гудком тепловоз.
"Осталось метров двадцать. Скорее! Шахтеры скажут: "Трус!" Ребята, я не трус, вы это знаете. Быть лишним невыносимо… Поймите меня".
В городском парке взвизгнула игривая мелодия и тут же была раздавлена дробным стуком колес. Поезд выскочил на переезд. "Грузовой", — с тупым безразличием отметил Сергей и, сам не осознавая, для чего, начал считать мелькающие мимо него колеса. По его лицу катились слезы, а он скороговоркой шептал:
