В операционной стало душно. Сергей в глубоком наркотическом сне.
— Пульс? — спросил хирург, продолжая опасный путь к артерии.
— Норма!
"Надо обойти вену и пучок нервных волокон сверху".
— Меньше обнажай вену, может лопнуть, — предупредил Карделис.
Скальпель по миллиметру, на ощупь движется к цели. На его кончике жизнь больного.
"Не вскрыв вены, до артерии не доберешься", — думает Кузнецов и говорит об этом помощнику.
— Вижу, они почти срослись…
Сосуд действительно может лопнуть. Его пораженные током стенки потеряли эластичность и могут не выдержать давления крови. "Что делать?"
— Вскрывай! — посоветовал Карделис. — Другого пути нет. Видишь?
Кузнецов скорее почувствовал, чем увидел то, к чему он вот уже в течение часа подбирался. Кончик скальпеля, словно щупая, осторожно прислонился к стенке артерии и тут же был откинут упругой, пульсирующей волной. Нервные волокна, как паутина, обволокли сосуд. Тронь одну такую паутинку и… Их надо отвести в сторону, отсечь живое от живого, не повредив ни нерв, ни артерию.
Какой-то миг Кузнецова терзают сомнения: "Невозможна это совершенно невозможно…"
В операционной повисла такая тишина, что стук стенных часов казался ударами тяжелого молота.
— Нитку! — попросил Кузнецов и тут же, как обожженный, отпрянул от стола.
Бурая струя крови фонтаном ударила ему в лицо, заполнила разрез операционного поля и, перехлестывая через край, потекла по груди больного.
— Вену! — крикнул Григорий Васильевич.
— Пережал. Не помогает. — Пульс?
— Пульс слабеет. Аритмичен.
"Черт меня дернул на эту операцию!.. Как я посмотрю в глаза его жене?.."
— Карделис, тампоны! Убирай кровь, я подведу лигатуру. "Что это ошибка или неизбежное? Если в этом месиве я задену нерв, тогда конец… О боже, кажется, перевязал". В следующее мгновение врач увидел широко раскрытые глаза операционной сестры и услышал ее срывающийся шепот:
— Пульс пропал. Зрачки не реагируют…
— Адреналин! — рявкнул Карделис.
"К сердцу! Массаж!"
А когда после нескольких массажирующих движений рук хирурга готовое навеки остановиться сердце слабо колыхнулось, он понял: решение провести операцию именно сегодня было единственно правильным. Если бы кровотечение открылось в палате, в тот момент, когда все врачи праздновали Первомай, то даже очень срочное оперативное вмешательство не помогло бы…
Кузнецов вышел в коридор. Подошел к раскрытому окну и жадно закурил. Он чертовски устал. Словно побитые, ныли спина, руки, ноги, тупой болью кололо в висках.
Не слышал, как подошел Карделис:
— Иди, Гриша, выпей за удачу. Ты честно заработал сегодня свои сто грамм!
Кузнецов, разминая затекшие ноги, походил по коридору, заглянул в операционную и, сам того не замечая, пошел в палату оперированного.
У изголовья Сергея сидела Таня. Пятном крови алел смятый букет цветов. Остальные койки были пусты. "Всех вытащила на улицу весна. А им она не в радость…" И от вида опустевшей палаты со скорбной фигурой молодой женщины, склонившейся над спящим в тяжелом наркотическом сне мужем, от сознания того, что еще немало дней и ночей придется просиживать ей вот так, призывая на помощь все свое юное мужество, у врача больно сжалось сердце.
Он сел рядом на стул. "Сказали ей или нет, что во время операции у Сергея фиксировалась клиническая смерть?"
Таня сидела не замечая вошедшего. Изредка она протягивала руку вперед и осторожно гладила волосы мужа. Глаза ее неотрывно смотрели на него.
— Волновалась? — тихо спросил Кузнецов.
Таня подняла голову, посмотрела на него и беззвучно заплакала.
— Ну вот! Сделан решительный шаг к выздоровлению, а ты плачешь.
— Доктор, он будет жить?
— Часа два назад я бы, пожалуй, был в затруднении ответить, а сейчас уверяю: будет, обязан! Он спрашивал тебя там, на столе. Ты ему очень нужна, Таня. — Разве я сама не понимаю этого! Только бы, глупый, не гнал меня от себя. Взбрело ему в голову, что его жизнь кончена, а я могу начать все сначала. Но я не могу!.. Не могу без него!.. Всю радость делили пополам, а теперь что ж!.. Жалеет он меня. А я не хочу так…
Слезы, накипавшие там, около холодной двери операционной, приносили облегчение. Но боль держалась. Таня терзалась своей беспомощностью, видя страдания мужа. Во время операции, хотя и радовалась словам сестры, что все идет хорошо, сердцем чувствовала: не все ладно за этой дверью. Тяжело там Сереже, ой как тяжело! А самой, кажется, было не легче от сознания того, что ничем не может помочь ему.
