– во-вторых, запас турбулентной энергии в «ядре» пропорционален квадрату скорости потока.
Это опять ассоциируется с… но молчание, молчание!
…что – и это, пожалуй, самое важное – крупномасштабная турбуленция многоступенчата, и энергия в ней распределяется также многоступенчато:
– наиболее крупные пульсации (волны-струи) получают энергию от несущего потока; когда напор и сечения в них достигают критерия Рейнольдса, то в этих струях возникают свои зоны турбуленции – то есть первичные струи-волны сами оказываются для них несущими ламинарными потоками, питают вторичные ядра и вихри бурления своей энергией;
– самые выразительные и крупные пульсации в этом волнении оказываются несущими гладкими потоками для еще меньших зон турбулентного кипения третьего порядка… и так далее;
– и все это древовидно ветвится во времени и пространстве, дробится на заметные образы в «однородной» среде – до некоего предела. До какого?!
…что, наконец, в информационном смысле взаимоотношения между потоком и турбуленцией таковы, как, например, между магнитной лентой памяти и записанной на ней информацией. А содержание информации, как я отмечал, зависит от вида первичных возмущений потока. Они подобны генам в актах зачатия.
Но последнего я, пожалуй, в докладе не скажу – побьют.
Турбуленция в живом, турбуленция посредством живого… управляемая турбуленция. Это тоже тема. Возьмем, к примеру, духовую музыку: если дуть в мундштук валторны (трубы, кларнета) слегка, без напряжения, – никакого звука не будет. Шипение, сипение – ламинар. А поднаддать дыханием да соответственно сжать губы, да нажать нужный клапан – и пошел музыкальный звук! Да-да: иначе сдвинуть губы, надавить иную клавишу – будет иной звук… но музыка пошла, прежде всего, потому, что превзойден критерий Рейнольдса. И все выпеваемые дыханием звуки-ноты инициированы определенной флюктуацией-затравкой: движением губ, клавишей, клапаном.
Да и не только духовая музыка, а смычковая: скрипки, виолончели, контрабасы! Если вести смычком по струнам легко и слабо, звука нет; так же, если струны слабо натянуты. Ускорил движение смычка, нажал на струны – полился чарующий звук…
Черт побери, а ведь и речь наша – турбуленция! Спокойное дыхание тихо, ибо ламинарно. Что мы говорим и как – это от инициирующих движений гортани и языка. Но сама речь, голос – от того, что дыхание перешло за критическое число Рейнольдса.
Какое, однако, богатое явление!
…Да и храп наш во сне, милостивые государи, от него же. Ведь не зря сей звук исторгается из носоглоток спящих не в начале выдоха, а самой сильной части его, при достаточном напоре.
Впрочем, это уже неуправляемая турбуленция.
Но главное – на размытость числа Re от 2000 до 60 000 не следует негодовать ни мне, ни теоретикам-гидродинамистам и аэродинамистам. Это дар божий для нас, в этой размытости содержатся все наши возможности управлять образами турбуленции. Вот так и получается вся «творенция-турбуленция». Не творение – великий созидательный акт, а именно творенция. Ничего особенного в ней нет.
21 апреля. Подъемы в MB, наблюдения MB становятся нашим бытом. Сегодня поднимались с Валерьяном Вениаминовичем. Наблюдали и сняли замечательное зрелище: разрушение Галактики от внедрения ее в переходный слой, в барьер неоднородностей. Она была спиральная, возникла в юго-восточной части Шара, развилась до звезд – и все время своей эволюции будто падала на нас. Было страшновато. В переходный слой Галактика внедрилась всем ядром – оно разорвалось на клочья звездных скоплений. Дождь звезд падал на нас, как праздничный фейерверк… Но в возросшей неоднородности пространства и они все размохрились в светящиеся кисточки, расплылись в туман, в ничто.
Картина уникальная: не просто кончина звездной системы в результате старения, ослабления напора ее времени-потока, а – катастрофическая гибель ее. Зрелище для богов, цепенящее душу. И снова я смотрел, будто подсматривал, задавал себе вопрос: имеем ли мы, смертные, право видеть это? Не приличней ли нам заблуждаться-самообольщаться, нежели познавать такие истины?
…Ибо мир сей велик и страшен. Он велик и прекрасен. Велик и добр. Велик и беспощаден. И его краса, ужасность, беспощадность и доброта пропорциональны его величию.
