Обитатели заведений для престарелых всегда дома и всегда рады гостям. На звонок Грейс ответила бойкая женщина:
— Дом социальной поддержки «Звездный свет».
— Можно узнать ваши часы посещений?
— У нас их нет! — радостно воскликнула собеседница.
— Как это?
— У нас нет специальных часов. Вы можете навещать нас двадцать четыре часа семь дней в неделю.
— Мне хотелось бы пообщаться с мистером Робертом Доддом.
— С Бобби? Давайте я соединю вас с его комнатой… Ой, нет, подождите, сейчас восемь, он на гимнастике. Бобби поддерживает себя в форме.
— А как можно договориться о посещении?
— Да зачем, просто приезжайте!
Дорога займет меньше двух часов. Проще съездить, чем пытаться объясниться по телефону, особенно если учесть, что Грейс понятия не имеет, о чем спрашивать отца погибшего журналиста. С пожилыми вообще лучше общаться лично.
— Не подскажете, утром он будет у себя?
— Конечно. Бобби уже два года не садится за руль. Он будет на месте.
— Спасибо.
— Вам спасибо за звонок.
За завтраком Макс запустил руку в недра пачки хлопьев «Кэп-н-кранч». Зрелище — ее ребенок пытается достать игрушку — заставило Грейс замолчать. Это было настолько привычно… Дети все чувствуют, но иногда они проявляют удивительное — и очень полезное — безразличие. Сейчас Грейс была за это благодарна.
— Ты уже достал игрушку, — сказала она.
Макс остановился:
— Достал?
— Сколько пачек, столько паршивых призов…
— Что?
В детстве Грейс сама с азартом искала в хлопьях эти дешевенькие игрушки. Причем в хлопьях этой же марки.
Нарезав банан, она смешала его с сухими хлопьями. Грейс всегда старалась схитрить, добавляя побольше банана и поменьше «Кэп-н-кранч». Одно время она сыпала «Чириос» — там меньше сахара, но Макс быстро раскусил это дело.
— Эмма! Вставай сейчас же!
Недовольное мычание. Дочь еще слишком мала, чтобы разыгрывать по утрам спектакль «то болит, сё болит». Грейс, помнится, начала выдумывать причины, чтобы не вставать, в старших, ну, может быть, средних классах, но не в восемь лет. Как давно нет ее родителей… Однако дети ее порой выкидывают такие штуки, что Грейс сразу вспоминаются отец и мать. Эмма надувала губы так похоже на то, как это делала ее бабка, которую она не знала, что Грейс иногда замирала на месте. А улыбка Макса была копией улыбки ее отца. Гены явственно проявились во внуках, и Грейс не могла определить, трогает это ее или отзывается в ней незабываемой болью.
— Эмма, я кому говорю!
Невнятное копошение, которое при желании можно трактовать как «ребенок встает».
Грейс начала собирать дочери ленч, Макс любил покупать обед в школе, и Грейс была двумя руками «за» — собирать ленч по утрам было для нее самым нелюбимым занятием. До недавних пор Эмма тоже обедала в школе, но в последнее время ей там разонравилось — новый непонятный запах в кафетерии вызывал такое отвращение, что у девочки случались позывы к рвоте. Эмма пробовала есть на улице, даже в холодную погоду, но запах, как вскоре она обнаружила, исходил и от еды. Теперь дочка являлась в столовую, помахивая контейнером с изображением Бэтмена.
— Эмма!
— Я здесь.
Дочь вошла в своем излюбленном прикиде спортивного сорванца: дурацкие шорты, синие высокие кроссовки «Конверс», фуфайка с эмблемой «Нью-Джерси нетс». Ходячее противоречие, Эмма наотрез отказывалась надевать что-нибудь, что хоть немного отдавало «девчатиной». Заставить ее надеть платье требовало изворотливости ближневосточных переговоров, причем нередко с тем же неожиданным результатом.
— С чем тебе сандвичи? — спросила Грейс.
— С арахисовым маслом и джемом.
Грейс молча смотрела на дочь.
— Что? — с невинным видом спросила Эмма.
— Ты сколько лет ходишь в эту школу?
— А?
— Четыре года, считая детский сад? Ты в третьем классе, значит, четыре года.
— И что?
— Сколько раз за четыре года ты просила в школу сандвичи с арахисовым маслом?
— Не знаю.
— Раз сто?
Эмма молча пожала плечами.
— И сколько раз я тебе говорила, что ваши школьные правила запрещают приносить арахисовое масло, потому что у некоторых детей на него аллергия?