Эмма закончила читать стихотворение. Джек, подавшись назад, выдохнул:
— Ух ты!
Эмма скорчила мину, которая означала: она гордится собой, но не желает это показывать.
— Это самые лучшие стихи, какие я слышал, — искренне сказал Джек.
Эмма выразительно пожала плечами:
— Только два куплета.
— Значит, это самые блестящие две строфы, какие мне довелось слышать в жизни.
— Завтра еще о хоккейной шайбе напишу.
— Кстати, о хоккее…
Эмма села в кровати:
— Что?
Джек улыбнулся:
— Я взял билеты на «Рейнджеров» в «Гарден» на субботу.
Эмма, член малышовой спортивной «группировки», фрондировавшей против фанаток новой мальчишечьей рок-группы, издала восторженный вопль и снова повисла у отца на шее. Джек улыбнулся и с удовольствием обнял дочь. Они обсудили последние успехи команды и подсчитали шансы на победу над «Миннесотскими дикими». Через несколько минут Джек высвободился из объятий дочери, сказал дочке, что любит ее, услышал ответ, что она тоже, и пошел к двери.
— Хочу что-нибудь съесть, — прошептал он Грейс.
— В холодильнике остатки курицы.
— Почему не переоденешься во что-нибудь более удобное?
— Надежда умирает последней.
Джек удивленно изогнул бровь.
— Все еще боишься, что ты для меня недостаточно привлекательна как женщина?
— О, кстати, напомнил…
— Что?
— Кое-что о вчерашнем кавалере Коры.
— Ничего хоть кавалер попался?
— Я спущусь через секунду.
Джек с недоумением взглянул на жену и стал спускаться по лестнице, что-то негромко насвистывая. Грейс подождала, пока дыхание дочки не станет ровным и глубоким. Выключив свет, она с минуту смотрела на нее. Так делал Джек — ночами он ходил по коридору, не в силах заснуть, охраняя сон детей. Иногда она просыпалась и обнаруживала, что его половина кровати пуста, а он сам стоит со стеклянными глазами в дверях той или другой детской. Она неслышно подходила, и муж говорил: «Ты их так любишь…» Он не заканчивал фразу — не нужно было ничего добавлять. Он мог и этого не говорить.
Джек не слышал, как она спустилась. Отчего-то — Грейс и сама не знала отчего — она подошла очень тихо. Джек стоял спиной к ней в напряженной позе, опустив голову. Это было необычно — Джек со своей гиперактивностью минуты не мог усидеть на месте. Совсем как Макс, который все время пребывал в движении. Сидя, Джек беспрестанно ерзал и тряс ногой. Энергия в нем просто бурлила.
А сейчас он застыл на месте, уставившись на кухонный стол — точнее, на странную фотографию.
— Джек!
Он резко выпрямился.
— Что это такое?
Грейс заметила, что волосы у мужа отросли чуть длиннее, чем надо. Пора подстричься.
— Ты мне скажи.
Джек промолчал.
— Это же ты на фотографии? С бородой?
— Что?! Ничего подобного.
Грейс посмотрела мужу в глаза. Он моргнул и отвел взгляд.
— Я забрала сегодня пленку из ателье, — сказала она.
Джек молчал. Грейс подошла ближе.
— Эта фотография оказалась в пачке.
— Подожди. — Грейс удивил его напряженный взгляд. — Это было в наших фотографиях?
— Да.
— А что за пленка?
— Та, что мы отсняли в яблоневом саду.
— Бессмыслица какая-то.
Грейс пожала плечами и снова задала вопрос:
— Кто эти люди?
— Откуда мне знать?
— Блондинка рядом с тобой, с перечеркнутым лицом — кто это?
В это мгновение у Джека зазвонил сотовый. Он выхватил телефон, как стрелок с Дикого Запада свой верный «кольт», буркнул «алло» и некоторое время слушал. Прикрыв рукой мембрану, он пояснил:
— Это Дэн.
Дэн тоже работал в отделе медицинских исследований в «Пентокол фармасьютикалс». Опустив голову, Джек направился в свой крошечный кабинет.
Грейс поднялась наверх и начала разбирать постель. Легкое стеснение в груди стало сильнее, давило настойчивее. Вновь вспомнились годы, прожитые во Франции. Джек никогда не рассказывал о своем прошлом. Грейс знала, что он из богатой семьи, владеющей внушительным трастовым фондом, но отчего-то он не общался с родней и не касался финансовых вопросов. У него была сестра-адвокат, которая жила не то в Лос-Анджелесе, не то в Сан-Диего, и совсем дряхлый отец. Грейс хотелось знать больше о семье мужа, но Джек наотрез отказывался говорить на эту тему, а она не настаивала, интуитивно чувствуя что-то неладное.
