За дощатым столиком, на котором догорал огарок свечи, сидела в шубенке, подперев упрямую свою голову, Зоя Вихрева. Рядом на столе, стоял ее полосатенький сундучок. Дрожащий свет падал на тоскливое Зоино лицо, на округлившиеся в раздумье глаза, на тонкие косички, спадавшие на воротник шубенки.
Дверь скрипнула.
— Кто там? — спросила Зоя, испуганно приподнявшись со скамейки.
Тогда все трое, друг за другом, вошли в зимовье.
— Лыжный кросс Новые Ключи — Урюм, — учтиво ответил Троша, подходя к столу.
— Зойка, — сказал Малыш, вытирая ладошкой глаза, — мы же тебя любим, дура ты упрямая!
— Даже я, — подтвердил Трофим.
Зоя подняла на него насторожившиеся глаза, но встретила еще невиданный ею очень добрый, очень внимательный взгляд.
А Захар Астафьев сел рядом с нею на скамейку и молча положил теплую ладонь на покрасневшие, ледяные коротенькие ее пальцы.
— Вот что, — распоряжался между тем Трофим: — каждому своя работа. Захар тащит хворост и топит плиту. Малыш разделывает дичь и готовит ужин. А я утешаю Зою.
Скоро зимовье наполнилось дымом от давно не топленной печки. Затрещал, живо сгорая, сушник, и вкусно запахло из большого чугуна, расшумевшегося на плите.
Трофим разыскал в комнатке зимовщика большую миску, ложку, налил бульону, положил несколько кусков белой глухариной грудинки.
— Суп пейзан, как значится в меню нашей столовой, — сказал он, ставя миску перед Зоей. — Больше посуды нет, граждане, каждый ест своим методом.
Ребята пили бульон из кружек, а куски мяса разложили прямо на столе.
Зоя опустила ложку в бульон, и крупные слезы закапали в большую алюминиевую миску.
— Зоя, — строго сказал Трофим, — не солите, пожалуйста, бульон — Тиня уже солил.
Тогда Зоя подняла глаза и улыбнулась.
— Вот так-то лучше, — с удовлетворением сказал Троша. — А теперь спать. Завтра, — объявил он, — участники кросса возвращаются хотя и с полпути, но с призом.
Дверь учительской раскрылась резким движением. В комнату стремительно вошел коротконогий, розовощекий юноша в костюме полувоенного образца.
Это был секретарь райкома комсомола Спиридон Горкин. С ним Хромов познакомился еще осенью в Загоче.
— Спиря! — обрадовался Геннадий Васильевич. — Вот молодец! Не забыл, выходит!
Горкин сразу же после окончания педагогического техникума попал на Новые Ключи, проработал в рудничной школе несколько лет и только с весны прошлого года оставил ее.
— Приехал, Геннадий Васильевич, приехал, — отвечал юноша. — А где Платон Сергеевич?
— У Владимирского.
Горкин поздоровался за руку с учителями и сразу же обрушился на всех.
— Наколбасили, — звонким, крепким тенорком выговаривал Горкин, — а теперь расхлебывай за вас!
— Горкин, — холодно заметила Гребцова, — может быть, мне лучше уйти? Или придется выслушивать грубости?
— Это он умеет, — спокойно вставил Геннадий Васильевич.
— Да поймите, Варвара Ивановна… — Горкин покраснел, для чего-то схватил линейку со стола и начал ударять ею по руке. — Поймите, не могу я быть равнодушным при таких происшествиях, да еще в моей родной школе.
— Значит, вы думаете, что я… что мы равнодушны! — Гребцова смотрела в окно. — Тогда снимайте, если не хотите разобраться.
— Ну вот! — поморщился Горкин, будто ему за ворот капнули холодной воды. — Я и прав-то таких не имею.
Он долго расспрашивал учителей обо всем: о здоровье Мити, о настроении Кеши и настроениях ребят. Заинтересовался занятиями с геологом и кружком Бурдинской.
Наконец он повернулся к Хромову:
— Вы член бюро комсомольской организации? Пойдемте вместе к Владимирскому. Кстати и Платон Сергеевич там.
Директор рудника взволнованно расхаживал по кабинету, останавливаясь то у окна, то у письменного стола, то у шкафа, машинально беря минералы и вновь кладя их на место. У стола, справа, уложив длинные руки на зеленом сукне, неподвижно сидел Кухтенков.
— Садитесь! — отрывисто пригласил Владимирский, будто вызвал на совещание.
Хромов и Горкин переглянулись. Первый чувствовал себя как-то связанно, неловко, но Горкина, видимо, трудно было смутить.
— Ну, чего панику навел, Владимир Афанасьевич? — прозвенел он своим тенорком, будто ничего особенного не случилось.
