Допрос кончился под вечер тем, что гестаповец ударом кулака сбил меня на пол и приказал убрать. Солдаты выволокли мое бренное тело на улицу и разбежались — началась бомбежка. Вокруг загрохотало, чудовищная сила подхватила меня, словно пушинку, приподняла и куда-то швырнула.
* * *
Первое, что я почувствовал, придя в себя, были чьи-то грубовато-ласковые прикосновения. Дикая боль разрывала голову, и я застонал.
— Тише, браток, тише, — послышался шепот, — давай помоги мне, иначе каюк.
— А кто ты?
— Свой. Держись-ка крепче и шевели ногами!
Неизвестный поднял меня, закинул мои руки за свою шею и медленно повел.
— Брось, — попросил я. — Далеко со мной не уйдешь. Все равно схватят.
— Это еще бабушка надвое сказала! Наши летчики здорово поработали! От комендатуры ничего не осталось. И твоих конвоиров начисто срезало. Сам видел!
— Да кто ты? Партизан? Подпольщик?
— Доберемся до машины, скажу.
— Что?
Ответ незнакомца показался подозрительным, и я остановился.
— До машины, браток. Езжу на ней, заставили гады.
— Катись к черту!
— А ты не дури, — сердито бросил незнакомец. — Иди, коли сказано. Доберемся до машины, схороню тебя, объяснимся.
— Ладно, не сердись, — примирительно ответил я, — сам понимаешь — обстановка… И куда меня такого денешь?
— Это моя забота. Вот и дотопали.
Шофер откинул задний бортик грузовика и втащил меня в кузов. В нос ударил пряный запах сухой травы.
— Сено тут, — пояснил незнакомец, — лежать удобно. А сверху тент, так что тебя никто не увидит.
Он закопал меня в сено и присел рядом.
— Теперь и закурить можно. Желаешь? Нет?
Чиркнула спичка.
— Ну, брат, и изуродовали тебя! Мать родная не узнает. Не лицо, а сплошная опухоль!
— Это не они… От удара самолета в землю.
— Летчик, значит. Живучий народ. Я, когда в Нижнем Керменчике прятался, про одного летчика слышал. Его тоже сбили. Говорят, наделал им дел. Сжег самолетов десять да в воздухе несколько сбил…
Я начал догадываться, что шофер говорит обо мне, и хмыкнул.
— Не веришь?
— Нет, почему. Только ты малость фантазируешь.
— Может и фантазирую, — согласился шофер, — за что купил, за то и продаю. А ты почем знаешь?
— Это случилось со мной…
Незнакомец замолк.
— Ну и дела… Как же ты живой остался? С виду щуплый такой, маленький… В общем, давай знакомиться. А то неудобно даже — ты да ты.
— Серафим Сабуров.
— А я Костя Галкин, как говорится, сын собственных родителей. В армии был шофером санитарной машины. Через это самое и в плен угодил… Долго рассказывать, если все по порядку. Да и неинтересно. Здесь вот меня тоже на ЗИС посадили. Наших раненых вожу в Симферополь. Там в медицинском институте что-то вроде сборного пункта. Тяжело, но вожу, кручу баранку. Свои ведь люди. Надеешься, может, хоть из десяти пятеро выживут — и то хорошо. Вот и маюсь тут. А то бы давно сбежал… — Костя тяжело вздохнул. — И тебя хочу туда доставить. Иначе крышка.
Я молчал. Да и что было сказать? С одной стороны, Костя вроде работает на врага. С другой — будто и нет. Сложная ситуация. И все же на душе остался неприятный осадок. Почувствовав мое настроение, Костя замолчал. Я перевел разговор на другие рельсы.
— Что на фронте? Где сейчас наши?
— Дерутся под самым Севастополем. Бои тяжелые. Из Симферополя каждый день по эшелону раненых фашистов увозят на Украину…
Последние слова Галкина донеслись до меня уже сквозь сон: я засыпал, пригревшись в пахучем сене.
Утром в машину начали грузить раненых гитлеровцев. Костя, стоя в кузове, принимал носилки и располагал их подальше от меня. Вскоре мы тронулись в путь. От тряски у меня страшно разболелась голова. Сено кололо лицо, легким не хватало воздуха, но я терпел. А чтобы не стонать, отчаянно кусал губы.
К прибытию раненых гитлеровцы очистили от больных большую часть помещений Симферопольской городской больницы.
Как только машина остановилась, Галкин мигом очутился в кузове, откинул бортик и пододвинул к самому краю первые носилки.
— Ну, кажись, все обошлось, — шепнул он, когда санитары унесли последнего раненого.
Но тут же раздалась команда. Костя выругался, сел в кабину, задним ходом подогнал свой ЗИС к другому больничному блоку.
