– …время? – спросил Стерх.
– Извини, что? Я задумался.
– Что ты делал все это время? – повторил Стерх. – С тех пор как… остался один? Чем вообще занимаешься?
– В школе работаю, учителем. Работал… Сейчас каникулы. Заканчиваются уже… хм. – В этот момент Ди осознал, что вот-вот начнется новый учебный год и пора появиться в школе, разузнать что и как. И… что? И как?
Его растерянность не укрылась от Стерха.
– У меня две сестры было, – тихо сказал он, – совсем мелкие. В этом году в последний класс пошли бы… Ты в какой школе?
– В Западной.
– Я так и понял. Значит, в старой Резервации живешь. Что там сейчас?
– Ничего, – пожал плечами Ди. – Лес.
– И ты один?
– С домработницей. – Ди ощутил укол легкого раздражения. Какого хрена этот тип задает ему столько вопросов? И какого хрена он на них отвечает?
До ужаса проницательный Стерх встряхнулся и запустил руку в пакет с пывом.
– Последняя! – провозгласил он, выуживая чуть помятую банку. – Поделим?
Ди неуверенно кивнул. Он не помнил, что означало делиться последним: давние отношения, крепкую дружбу или обычную вежливость.
– Ты первый! – Стерх протянул ему банку. – Ну, чтоб море было пывом!
Ди аккуратно, стараясь не касаться жести губами, влил в себя ровно половину и передал пыво обратно.
Пустые банки Стерх сложил в пакет и парой быстрых движений смял его в бесформенный ком. "Видело бы это Никки, – подумал Ди, – удавилось бы с горя". Андрогинная личность донны Лючии коллекционировала антикварные предметы быта. Ди не сомневался, что грязные банки из-под "Эсмарха" – настоящее сокровище.
– Что? – спросил Стерх, заметив улыбку.
– Моя домработница скупает в Гале всякий хлам довоенного времени.
На это Стерх качнул головой – то ли одобряя, то ли осуждая, Ди не был уверен. А вскоре они выбрались из руин, Стерх довез Ди до Центральной Церкви, рядом с которой тот припарковал свою машину, и они распрощались, договорившись встретиться в субботу и пообедать вместе. День выбрал Ди: все равно Фрума-Двора готовит одни бутерброды, да и то – после захода солнца.
Ди успел вернуться до бомбежки, не пришлось загонять "Ягуар" в лес, пережидая вечерний авианалет. После той, первой, недели с донной Лючией Ди еще не оказывался дома до темноты. Словно почуяв его приближение, безымянный бес, запертый в гостевом флигеле, завыл с удвоенной силой, даже беруши не помогли. Ди разобрал что-то вроде "Стена! Эс-стена-а-а!", потряс головой и поспешил укрыться в спальне.
До полуночи он сидел в кресле у окна: сначала – прислушиваясь к далекому вою и взрывам фугасов, приглядываясь к вспышкам и заревам в городе, потом – бездумно пялясь в умолкший, уставший мрак. В полночь включил на кухне разогрев печи, нашарил на заднем крыльце лом и побрел к флигелю, чтобы выпустить Никки.
– Почему ты меня все время запираешь? – дулось Никки. – А окна за каким бесом заколачиваешь?
– За тем, что приходит во вторник, – буркнул Ди.
– Он еще шутит! – Никки всплеснуло руками. – Голодный, небось? Вот будешь теперь сидеть и ждать ужина. А мне еще печь разогревать, между прочим!
– Я ее включил.
– О? Сделаю паэлью!
И, не дожидаясь, пока Ди оторвет доски, которыми крест-накрест заколотил ставни, Никки поскакало к дому.
В четверг и пятницу Ди обедал в ЦЦ, в той забегаловке, где познакомился со Стерхом, и поймал себя на том, что скользит рассеянным взглядом по бурлящей вокруг толпе, цепляясь за все, что хотя бы отдаленно напоминало бордовый цвет.
Подивившись собственному интересу, Ди пришел к выводу, что этого следовало ожидать. Грей не может долго находиться в одиночестве. Тетя Джулия просто на дерьмо изошла, когда поняла, что Ди не станет эвакуироваться. И – странное дело! – Ди мог бы поклясться, что, когда нарисованный помадой тетин рот безостановочно выплевывал слова упреков и убеждения, он видел в ее глазах некое облегчение. Наверняка показалось.
И… он же не один, он завел себе домработницу. Специально выбирал человека, в котором живут сразу несколько других. Кстати, не дале как вчера Ди полюбопытствовал, куда девалась сама донна Лючия, и получил от Иры Эриха печальный вздох плюс заверение, что все, кто знал эту замечательную женщину, помнят ее и молятся о ее прекрасной душе. А сегодня утром Феликс торжественно подтвердил:
