Всё началось, когда он умер - страница 28

— Сама там не окочурься, — пожелала Анна Юльевна и простилась до утра.

Она долго ворочалась, понимая, что надо бы ехать к несчастной этой Катьке, привести ее в чувство пощечинами, отправить труп, куда следует и забрать девочку к себе. И когда уже решилась сбросить мягкое одеяло, заснула крепчайшим сном. Катя тоже окунулась в забытье в комнате на диване. Ей ничего не снилось. Ни живой, ни мертвый он ее, усталую, не тронул.

Вскрытие подтвердило обширный инфаркт. Наличные, которые Андрей Валерьянович предназначал «на Катю» и «на хозяйство», ушли на кремацию, урну для праха и плиту, очередную в скучной стене колумбария. Никто не спрашивал, кем приходится покойному хрупкая девушка в черном шарфике на светло-русых волосах. Платила и ладно. Квартиру Голубева сразу опечатали, но Кате еще долго казалось, что она может вернуться туда, открыть дверь своим ключом и жить себе как жила. Хорошо, хоть баул, собранный в вечер его смерти, она успела закинуть в общежитие. И еще пять тысяч из бумажника снова переложить в кошелек. С ними и осталась до скудной своей зарплаты.

Девчонки в комнате терпели, терпели, а потом спросили хором:

— Что, твой тебя на камни кинул?

— Еще как, — подтвердила Катя.

— Не он первый, не он последний. Все они одинаковые, — утешили Катю и пообещали вечером разделить ее печаль за бутылкой.

«Не болтать мне здесь больше о социальной справедливости», — улыбнулась Катя вслед разбегавшимся по своим делам соседкам.

Анна Юльевна вопросов не задавала. Попросила только никогда впредь не дружить с пациентами. Катя равнодушно кивнула. Она вообще стала тихой и рассеянной. Андрея Валерьяновича забыла быстро. Их история была не из тех, какими наставляют дочерей или слегка травят ревнивых мужей. Только его призыв, одно из семян небесплодного одиночества, сначала прилипший к душе, а потом накрепко вросший, Катя Трифонова повторяла многим: «Двигайтесь! Удача и счастье даже в сказках не навещают лежебок. Удачу и счастье надо искать, за ними надо походить». Но у самой Кати Трифоновой на путешествия, даже короткие и недальние, то денег не случалось, то сил, то настроения.

Прошло четыре года, два из которых Катя Трифонова не заметила. Потому что гостила в аду. Договориться с собой насчет потерянного жилья оказалось не просто, но все же удалось: ну, стали его окна чужими, как миллионы других в городе, хоть разбей лоб об стенку, не вернешь. Драматизма, как пару в бане, поддала смерть Андрея Валерьяновича. В этом слоистом мутном горячем испарении терялась реальность. И начинало мерещиться, будто шанс стать хозяйкой его квартиры она упустила из-за своей порядочности. А если бы старик прописал любовницу, оформил на нее завещание и жил-поживал еще лет двадцать? Впадал в маразм, невыносимо ревновал, капризничал? Попробуй тогда ему не угоди, сразу крики о лишении наследства. Катя такого не вытерпела бы, ушла. Так что безликая тупая смерть была виновата в ее бездомности. Точка.

Но девушка ставила многоточие, чем выписывала себе пропуск в котел с кипящей смолой. Черт с ней, с квартирой. Как быть с собой? Она умела ждать. Внушала себе: обстоятельства должны сложиться, чтобы жизнь изменилась. Но была не готова к тому, что в единственный нужный момент ей, именно ей, справедливой и душевной, не повезет. Если так бывает, то добиваться своего и выносить все можно годами, погрязая в неудачах и принимая их за естественное человеческое существование. Чуда не будет. Никакого. Никогда. Терпение и труд, безусловно, перетрут, но не ситуацию — а тебя. И объяснить все удастся, и привыкнуть, и, наверное, даже смириться. А поднатужившись, гордиться тем, что «бедная, но честная». Только жить не получится. Если вдруг когда-нибудь она заживет в лучшем, чем голубевский, доме, можно будет потупиться и сладко бормотать: «Господь тогда испытывал неразумную девчонку, учил, зная, что не оставит милостью». А если нет? Что она скажет людям тогда? Хотя какая разница! Кому интересно, почему эта нищая убогая бабка стала такой? Наверняка сама виновата. Катя Трифонова впервые ощутила богооставленность и поняла: это — худшее состояние.