Катя Трифонова повадилась бегать к рентгенологам чуть ли не каждый день. Ее подворный обход возымел действие — десяток старушек решились грудью встретить диагностическое облучение ради своего участкового доктора. Наверное, и в молодости не могли ни в чем отказать обходительным и нужным людям, авантюристки несчастные. Выслушав это предположение, Анна Юльевна сочла необходимым сдержать ретивую медсестру:
— Потерпи, Екатерина, успокойся, до отпуска неделя осталась. Нужны тебе фамилии? Новикова замолчала, значит, идет народ. Заберешь результаты в пятницу, отметишь в карточках сразу все.
— Я хочу, чтобы Голубев явился, — не сдержалась Катя. — У него почтовый ящик не запирается, так я поднялась в квартиру и вложила ему вызов в руки. Он мне обещал прийти, глядя в глаза. Я, доктор, сразу поняла, что он безответственно относится к своему здоровью. Котлеты на завтрак жарил, представляете? Ему бы паровую тефтельку на обед. Нет, надо было у него расписку взять, что получил…
— Повестку на флюорографию? — засмеялась Анна Юльевна. — И если не явится добровольно, ты его конвоируешь? Собственно, этого от нас Новикова и добивалась. Так, Голубев, Голубев, из четырнадцатого, кажется, дома. Чем он выбился из ряда, почему я его запомнила? А, отчество какое-то редкое, как у меня. Екатерина, зачем ему паровая тефтелька? Обаятельный дяденька, симпатичный, умный, вежливый. Ни грамма лишнего жира, оптимистически настроен. Здоров, по-моему, как бык. Вот понимаю, что не может наш современник быть здоровым после сорока, фастфуд и стрессы не позволяют. Но Голубев производит такое впечатление.
— Не важно, — соврала Катя. И азартно потребовала: — Пусть еще и честным будет. Пусть выполняет, раз мы договорились.
— Может, уехал куда-нибудь срочно, — заступилась за человека, который не доставлял ей хлопот, благодарная Анна Юльевна. — У него в карточке всего одна запись двухгодичной давности. Простыл то ли на охоте, то ли на рыбалке, запустил до ларингита, помнишь? С тех пор он без нас обходился. Да и до тех пор, кстати, тоже.
— Ну и память у вас, доктор, — восхитилась Катя. И продолжила искренне гнуть свое: — Наверное, раньше он в ведомственной поликлинике лечился. Или по страховому полису с работы у частников. А теперь — наш. И пусть не обманывает. О его же здоровье заботимся.
— Екатерина, прекрати терзать меня своим Голубевым. Завтра кончается срок этой кампании, но я уже панически боюсь оставаться с тобой в одном помещении. Чего доброго доконаешь, не дашь дожить до послезавтра.
— Ладно, я сама с ним разберусь, — кровожадно пообещала медсестра.
Анна Юльевна расхохоталась. Катина газированная молодостью жажда уважения к себе со стороны пожилого пациента напоминала манию заведующей отделением, хотя девушка неутомимо ее высмеивала.
Лишь подсчет грядущих отпускных и планы их интенсивной растраты ненадолго отвлекли Катю от строптивца Голубева. А потом наступил отпуск, начало которого психологи признают весьма ощутимым стрессом для трудящегося люда. Услышав об этом от Анны Юльевны, Катя спорить по своему обыкновению не стала.
— Точно. И обморожение, и ожог по клинике — близнецы.
«Своеобразно мыслит, — подумала тогда Анна Юльевна. — Для кого-то весь мир — театр, а для нее — лечебное учреждение».
Видимо, желая облегчить себе адаптацию к заслуженному отдыху, Катя Трифонова отправилась к Андрею Валерьяновичу Голубеву выяснять отношения. Правда, их пока не существовало. Но намекни ей кто-нибудь о желании предварительно установить то, что потом можно будет выяснять, Катя обиделась бы. Она вообще часто обижалась. На всех, живущих дома, а не в общежитии. На богатых. На имеющих машины, дачи, свободное время. На замужних ровесниц. На студенток. На тех, кому есть, где поселить собаку или кошку. При такой чувствительности она категорически отказывалась возвращаться к родителям в маленький городок, в трехкомнатную квартиру. В гараже зимой дремали стараниями отца не ведающие износа «Жигули». А весной, летом и осенью на них за полчаса добирались до каркасного дачного домика, украшавшего шесть соток хорошо унавоженного песка.
