Кладбища были слабостью Некрасова. Как книжные магазины или парижские кафе.
Заходишь, говорил он, на старое кладбище в маленьком французском городе. Смотришь на замшелые плиты, обшарпанные склепы с корявыми решётками на входе, стёртые надписи, вазоны с бумажными цветами. И приходят тебе на память чистые украинские кладбища, где у каждой могилы ограда, или русские погосты, с деревянными крестами или табличками на колышках, поросшие травой, с протоптанными тропинками.
Как вспомнишь могилки с крестами из ржавых труб, обнесённое проволокой жалкое кладбище на Камчатке, опять что-то шевельнётся в душе, губы вздрогнут или вдохнёшь грустно…
– Ничего общего с французскими, – рассказывал В.П. – Но вот такие кладбища я и люблю!
На третий день нашей жизни во Франции нас с Некрасовым повезли на русское кладбище в Сен-Женевьев-де-Буа. Оно напоминало чем-то киевское Байковое кладбище. Своей зеленью, задумчивостью, отрешённостью от городской колготни.
Нам оно сразу понравилось. Летом там прохладно, в дождь не мокро, зимой не зябко.
Очень скоро мы поняли, что кладбище это переполнено некими флюидами, струящимися безобидным сквознячком между трогательными берёзами и ивами, сановитыми кедрами и елями с ласковой хвоей, чопорными кипарисами и мужественными платанами вдоль главной аллеи. Некими эфирами, витающими в окрестностях церкви Успения Богородицы, простенькой голубой маковкой, виднеющейся сквозь ветви деревьев. Церковь эта, крохотная и приветливая, расписанная по-сказочному, пленительно приветствует душу…
Холмики, могилки, могилы, усыпальницы, мемориалы… И кресты, кресты, и плиты, русские фамилии… Каждый крест не похож на соседний. Исключая самые бедные могилы с одинаковыми бетонными крестами, могилы первых обитателей русского старческого дома, расположенного по соседству.
– Наверное, это неуместно, – вздохнул задумчиво Вика, – но место просто живописное! И для живых, и для усопших.
На кладбище это мы ездили с Некрасовым очень часто и почти всегда с кем-то из приезжих. Бывало, я даже поскуливал от скуки, плетясь сзади всех по главным аллеям, по продуманному самим Викой маршруту для иногородних и иноземцев. Но случалось, Виктор Платонович звал меня съездить просто так, вдвоём, побродить и поглазеть. Я брал фотоаппарат, и мы ходили между могилами, выискивая именитые фамилии или умиляясь надписям на плитах.
Иногда у Некрасова был список, по которому мы искали нужные ему могилы. Тогда ещё у входа не висел план кладбища для российских туристов, которых повадились привозить полными автобусами.
Главной и постоянной достопримечательностью была могила Бунина. Справа, в начале главной аллеи, – небольшой, из светлого песчаника намогильный крест. Чуть странной формы, похожий на мальтийский. Но никто, наверное, не задерживается – а она совсем рядом! – у могилы нашей любимицы – знаменитой в своё время писательницы, бесподобной Тэффи, Надежды Лохвицкой…
Некрасов ходит, бывало, между могилами, кружит по аллеям, пошучивает: знакомлюсь с моими будущими соседями!
И обязательно остановится у Саши Галича. Присаживается рядом на корточки и закуривает.
Молчит, и я молчу, смотрим. Если чёрная гранитная плита недавно вымыта дождём, то в ней прелестно так отражается крест и деревцо в изголовье…
В первые недели жизни в Париже Вика таскал нас с Милой повсюду за собой, на все свои встречи и рандеву.
Показывал и рассказывал, волочил в Бобур, правда, шатались мы вместе лишь по улицам и паркам да ещё по выставкам. По серьёзным музеям он любил ходить один. Но иногда и вдвоём, со мной.
Некрасова зачаровывали уличные художники. Особенно у собора Парижской Богоматери, на Сен-Жермен-де-Пре или под Эйфелевой башней. Художники были истинными мастерами, они тончайшим образом вырисовывали свои картинки и пейзажики, изящно подкрашивая и подретушёвывая.
– Класс! – восхищался В.П.
И покупал обязательно картинку – повесить у себя или подарить москвичам…
Все первые пару лет мы продолжали по субботам прогуливаться по Парижу, слонялись по соборам или ходили на марочный базар.
