Эмигрантские газеты книгу вежливо нахваливали, да и немногочисленные французские критики сходились на том, что книга заслуживает быть замеченной.
Левая парижская пресса тогда благосклонно похлопывала по плечу Некрасова, мол, неплохо и занятно. Так сказать, читабельно! Книгу очень благожелательно обсуждали и в телевизионной литературной передаче. Приглашённый на обсуждение коммунистический партбонза по идеологии Леруа вполне похвально отозвался и о «Записках зеваки». И высказал даже недоумение, почему, мол, в Союзе её не хотели печатать. Абсолютно непонятно, говорил, искренне теряюсь в догадках…
Одобрила «Записки зеваки» и парижская знаменитость, Натали Саррот, русская по рождению и добрая знакомая Некрасова.
Они поначалу подружились, общались, и я даже был представлен мадам Саррот Викой. Мы специально нанесли ей куртуазный визит, о котором в памяти моей сохранилось только то, что в сорокоградусную жару мэтр вышла к нам в накинутом на плечи шотландском пледе и войлочных тапочках, в разговоре была приветлива, а я умильно улыбался и чему-то поддакивал.
Мадам Саррот, славный представитель французского «нового романа», как бы опекала Некрасова, часто приглашала домой или посидеть в кафе. Охотно выпивала рюмку-другую, чем немыслимо расположила к себе В.П.
Идиллия с Натали Саррот через пару лет сошла постепенно на нет.
Сперва Некрасов не понимал, что Саррот была, несмотря на свои литературные заслуги, совершенной левачкой. Иными словами, буржуазной большевичкой. Как большинство парижских интеллектуалов послевоенного периода. Более того, в лихой ватаге «интеллектуальных террористов» Парижа – Арагон, Сартр, Эльза Триоле – она была видным авторитетом.
Началось всё с того, что Некрасов попал в ловушку, которую не избежали более или менее все эмигрантские писатели и публицисты, – он начал описывать, покритиковывать и вышучивать в своих выступлениях идиотские, как он считал, местные порядки в социальном плане. Правда, слава богу, удержался от советов, каким манером их улучшить.
Спрос на диссидентов ещё окончательно не спал, поэтому во Франции «Взгляд и нечто» успел благополучно увидеть свет, кстати, на этот раз его издали в «Галлимаре».
В следующей книге, совсем осмелев, В.П. решился высказать кое-какие мысли о французской демократии.
Раздражали его все эти осатанелые манифестации, идолопоклонство перед заезженными, до рвоты демагогическими левацкими лозунгами, по сравнению с которыми даже большевистские призывы семнадцатого года отличались рафинированной глубиной. А тут он к тому же посягнул на местную святыню – забастовки. Пусть алчные, бесконечные, беспричинные и даже просто дурацкие, но они считались неприкосновенным социальным завоеванием и абсолютным доказательством торжества демократии. Некрасов же по простоте душевной разоткровенничался, и его уже нехотя, через губу напечатали в парижской газете.
Полагаю, именно в этот момент Натали Саррот почувствовала, что дружбу с Виктором Платоновичем надо притормозить. Дама, как я уже говорил, весьма авторитетная, к тому же знающая русский язык, она была внутренним рецензентом некрасовских произведений для многих парижских издательств.
Когда он похуливал порядки в Союзе, возмущался советской властью и глупостью трухлявых вождей, всё было хорошо, никто не оспаривал – там-таки непорядок, но вот во Франции у коммунистов подход совсем иной, с человеческим лицом! А он, сам того не подозревая, кощунственно топтал парижские табу. И Натали без колебаний замяла с ним все отношения.
Как же иначе? Ведь такой милый вроде бы Вика на деле оказался ярым реакционером, что на птичьем языке левых радикалов означало фашиствующий уклонист.
Помню, Некрасов всё удивлялся, почему, мол, дела его издательские ни с места, а «замечательная баба» Натали ничего не хочет делать. А ещё называется друг… В общем, вначале недоумевал, а затем понял, в чём дело. Особенно когда из парижских издательств вернули рукопись «Из дальних странствий возвратясь», сопроводив какими-то косноязычными и вежливыми отговорками.
Это была вторая часть крупной дилогии, которую Некрасов начал в 1978 году в Женеве, в доме у Наташи Тенце. Окружённый благоговейным вниманием и доброжелательнейшим сдуванием пылинок, Некрасов написал тогда первую часть – «По обе стороны стены».
