Среди этих немногих был бывший ленинградец Владимир Загреба. Врач-анестезиолог, он через малое время устроился на работу в хирургическую больницу сначала в Эльзасе, а потом и в Париже. Они подружились и продолжали потихоньку дружить до самой смерти Вики.
У Володи был отталкивающий недостаток – он не пил. Поэтому, когда у В.П. случались запои, Володя по наивности беспокоился сверх меры и требовал ложиться в больницу для спасения от алкогольной интоксикации!
Подобное роковое и столь пугающее бесхитростные души отравление обычно рассасывалось само собой, но пару раз всё-таки пришлось воспользоваться рекомендациями доктора. Это скорее была дань западной медицинской щепетильности, мол, надо что-то предпринимать, когда у человека несчастье! Так думал непьющий Загреба, и что удивительно, Некрасов ему не перечил. Они садились в машину и уезжали на недельку в Володину клинику, где заодно В.П. с ног до головы обследовали. Благо, что всё оплачивалось соцстрахом…
Вскоре после знакомства Вика стал называть его Вовочкой. За некую наивность, часто слегка наигранную, как мне казалось.
Вовочку и Некрасова связывали долгие прогулки по Парижу. Они, видимо, находили, о чём говорить. Вернее, Вовочка находил говорить, а Виктор Платонович – терпение слушать его.
– Что делали? Где были? – спрашивал я.
– С Вовочкой общался!
Вовочка производил впечатление восторженного человека, что, конечно, не является недостатком, но в повседневной жизни требует соблюдения определённой меры. Частенько случалось, что начинал он проникновенно рассказывать или изъявлять дикий восторг по поводу самому что ни на есть ординарному, на ваш взгляд. Чтобы как-то сгладить неловкость от этой неуместной патетичности, мы начинали подшучивать над ним, и он обижался. Но к Вике, надо полагать, он чувствовал привязанность, да и В.П. относился к нему очень благосклонно. Полюбливал, но в гомеопатических дозах, шутил он.
Мать Вовочки, Фаина Израилевна, женщина возвышенная и деликатная, писала искренние и трогательные стихи. А тут взяла и изложила что-то в прозе. Вручила церемонно Виктору Платоновичу, мол, прочтите и оцените.
Он прочёл, сколько успел, в метро, а у себя положил рукопись в уголок и забыл о ней. Однажды позвонил нам: приходите вечерком, придут Вовочка с Фаиной. Попьём чайку, потреплемся.
Фаина Израилевна, милая и чуточку жеманная, была одета в этот раз в чёрное длинное платье с маленьким белым воротничком. Красиво причесалась, в общем, выглядела нарядно.
– Малый театр! – рассмотрев гостью поближе, вскричал В.П. – Сущая Мария Ермолова! Становитесь сюда, Фаина, сейчас я вас отщёлкаю!
Её заставили сцепить пальцы, откинуть голову, изобразить обаятельную улыбку. Вика крутил натурщицу и так и этак, делал снимки. Рукопись он с облегчением вернул, пообещал написать о ней после, якобы ему надо собраться с мыслями. Позже был дан совет продолжать писать стихи, не распыляться на пустяки, на прозу и всё такое…
Если Вовочку Загребу наш писатель любил, то Анатолия Вугмана – обожал.
Живущий в Женеве Тоша в душе и в жизни был поэтом. Писал чудные стихи, слагал песни и пел их под гитару. Предварительно выпив, что придавало исполнению проникновенность, а голосу – бархатистость.
Лира не помешала ему стать в эмиграции потрясающим компьютерщиком. До женитьбы любимец бесчисленных женщин, после свадьбы – как отрезало. По его словам. Прирождённый острослов, чрезвычайно чуткий и компанейский человек, любимый и почитаемый друзьями, Тоша Вугман до сих пор остаётся таким же каламбуристом, всеобщей женской симпатией, хлебосолом и разлюбезным нашим другом.
Кажется, в восьмидесятом году, приехав однажды из Женевы, Вика впервые расписал и расхвалил нового знакомого по имени Тошка. Позже тот прикатывал в Париж множество раз, и всегда В.П. радовался встрече, внимая его неугомонному остроумию.
В один из его приездов, хлопнув по стопке на некрасовской кухне, мы с Тошей уселись в гостиной в ожидании хозяина. Тот вернулся с прогулки вместе с Вовочкой Загребой.
То была пора, когда Вовочка утверждал, что не любит, когда ругаются матом. Что для нас с Тошей, людей бессердечных и брутальных, было абсолютно непонятно. Подозревали, что он, по укромным причинам, прикидывается недотрогой. Зачем – неизвестно, ломали голову мы.
