Запомнилось, что по ходу сюжета она совокупляется на сцене с одним из персонажей, чуть в стороне, как бы неназойливо, но тем не менее со скрытым смыслом.
Затихнув вначале, Вика явственно вдохнул и посмотрел на меня, мол, что за фуё-муё, прости господи! После финальных аплодисментов Вика сообщил повернувшемуся к нему автору, что лично он, будучи ретроградом, всё же предпочитает систему милого старика Станиславского. А такие вот изыски не по нему! И похлопал Аксёнова по плечу, как бы ободряя друга в беде. Тот обиделся маленько, но, будучи добродушным, об этом никогда не вспоминал. И продолжал дружить с Некрасовым…
Ни балета, кроме, помню, Кировского, ни оперы Некрасов и раньше не жаловал, ни в своём отечестве, ни в изгнании. Исключение было сделано только ради старинного приятеля Андрея Вознесенского.
В конце 1983 года тот привёз в Париж свою рок-оперу «Юнона и Авось». Ставили в театре Пьера Кардена, поклонника поэзии Вознесенского.
Перед премьерой Андрей обзвонил всех знакомых парижан, пригласил на спектакль, оставил в кассе контрамарки. Некрасов его любил, они прониклись приязнью ещё во время их первого путешествия во Францию. И в Киеве, и в Париже в кабинете Некрасова висела классная фотография, где они вдвоём, очень крупным планом, в обнимку, подвыпившие, хохочут. Андрей звонил каждый раз, когда приезжал в Париж. Приходил на чай, болтал с мамой о театре, дарил книжки с приятными надписями, присылал билеты на свои выступления. И вообще, не забывал наших стариков.
В театр мы пошли с опаской, кто его знает, чем все эти рок-н-роллы обернутся. Уселись на почётных местах. Раскланялись с многочисленными отщепенцами, хотя присутствовала и первая эмиграция. Половина зала была отдана советскому посольству. Хлопотала московская кинохроника. Музыка, мелодичные арии, спектакль пошёл. После первого акта В.П. конфузливо сообщил, что он абсолютно не скучает, и актеры хороши, и стихи, и всё остальное… После занавеса, когда все захлопали, киношники навели на В.П. в упор камеру, долго снимали. Потом поменяли ракурс съёмки и попросили ещё похлопать. Вика исправно рукоплескал. Я учинил для кино одобрительную гримасу. Посольские с тактичным недоумением оборачивались: что это там за персона…
Некрасов похвалил Андрея в своей передаче на «Свободе», мне тоже всё понравилось, что неудивительно – Вознесенский был моим давнишним кумиром. Поэтому мы с Милой страшно засуетились, когда Некрасов торжествующе объявил по телефону, что они с Вознесенским едут к нам в гости. И свита его, пошутил, сопровождает.
В свиту поэта входили приятнейшие люди – Мишель Окутюрье, Жорж Нива, Юра Филиппенко, Катя Фёдоровна Эткинд, ещё кто-то, не припомню. Гости привезли печенье и пожелали ограничиться чаем.
Выпив чая, Вика пристал к Андрею: прочти стихи, порадуй!
– Что прочесть? Я все свои стихи помню! – поэт оглядел компанию.
Все потупились, никто не знал названий. Я, как говорится, зардевшись, попросил «Пожар в архитектурном институте». Виктор Платонович шумно загордился, каков, мол, пасынок, всё знает, а?!
Андрей читал стихотворение по-своему монотонно, а Некрасов смотрел на него не отрываясь и улыбался…
Когда кинофильмы и театры поднадоели, начал наш дорогой писатель возвращаться потихоньку к вечным ценностям – копанию в бумагах, росписи тарелочек, возне с альбомами, чтению нетленных классиков, писанию писем и вечерним чаепитиям.
Телевизор включал редко, в основном хронику о войне. Иногда – новости, репортажи из России и Польши. За компанию с Окуджавой даже смотрел чемпионат мира по футболу. Смотрел прилежно, мало чего понимая, следя за реакцией Булата. В нужном месте охал или азартно покрякивал. Мы над ним издевались…
Главной же отрадой Некрасова оставались книги. И чтение, чтение, чтение…
В то время русский книжный магазин «Глоб» был возле метро «Одеон». Продавались в нём исключительно советские издания. Да и содержался он на советские дотации.
Две большие комнаты, прилавки, шкафы с книгами.
Какие книги! Редкостные, которые невозможно было купить в Союзе. Булгаков, Шукшин, Ахматова, Ремарк, Распутин, Окуджава, Дюма, Фицджеральд, даже Хармс. Да что там говорить!
