Жена профессора французской литературы Ефима Эткинда, великого умельца вести высокоинтеллектуальную беседу, она обладала редкостным качеством не встревать поминутно в серьёзный, как считалось, мужской разговор, но была готова в любой момент его подхватить и к месту вставить пару фраз.
Вика относился к ней очень мягко, не позволял себе даже лёгкого матючка, а за столом оказывал внимание, передавал тарелку, следил, чтобы брала себе колбасу или печенье, что с его стороны было верхом пиетета.
Катя Фёдоровна была обширно образованна, интеллигентна и знала русскую литературу, я думаю, не хуже мужа. Правда, тот великолепно знал ещё и французскую.
Ефим Григорьевич Эткинд был мировой знаменитостью. Именно в области французской литературы. И одним из задушевных парижских друзей Некрасова.
Как мне не повторять того, о чём уже писал Некрасов?! Он ведь описал всё, до травинки и пылинки, живую и неживую природу, написал о близких друзьях, дорогих сердцу врагах и случайных прохожих, искал сюжеты во всех закоулках памяти, любые мелочи сразу же обнародовал, спешил описать пустяшные происшествия. Многие, очень многие случаи, фронтовые шутки или разные занятные недоразумения, рассказанные мне, были затем изложены им на бумаге. Наблюдая, как я реагирую, он прикидывал, каким манером стоит писать.
Вика писал обо всём, что слышал, знал и помнил. Ведь тем, событий и сюжетов было маловато, а писать нужно. Все события его жизни были описаны, малейший случай вписан в историю, разговоры записаны, посещения запечатлены, высказывания изложены на бумаге.
Некрасов писал обо всём – даже о том, как он склеил макеты «мессеров» – самолётиков, ненавистных на войне, а сейчас его восхищавших. И как повесил их на ниточке над письменным столом, призвав меня на помощь, чтобы придать им пикирующее положение…
Как-то отложил газету и полушутливо сообщил, мол, французы говорят, что у Шатобриана его собственная жизнь с приключениями лежит в основе его вещей. Так вот и он сам – что ни случится с ним, тут же излагает! Приключения, злоключения и услады жизни, встречи, разговоры, не упуская ни одного штришка…
– А я к тому же ещё и акын! – смеялся тогда Вика. – Только он обо всём, что видит, – поёт, а я – пишу! Прямо-таки Джамбул Джабаев, только охваченный грамотностью! Или акын Шатобриан!
Как-то утречком зашёл В.П. и позвал прогуляться по холмистым окрестностям.
– Ну, какие новости? – неизбежный вопрос, задаваемый ежедневно, с неослабным безразличием.
– Новости? Вчера в Версаль ездил! – ответил В.П.
– Чего вдруг? – вяло удивился я.
– Решил погулять. Походил по парку. Позевал по сторонам. Вот и всё! – сказал В.П. совершенно без иронии.
Вдали в романтическом одиночестве, в утреннем, уже чуть прозрачном тумане виднелась Эйфелева башня, над еле различимыми крышами домов, как мальчик-пастушок среди овечьего стада…
Захотелось побродить по округе. В парке напротив, по газонам между деревьями, мимо обнимающихся парочек, прогуливались утки из пруда. Прошла дама с тремя голубоглазыми собаками разных пород. Пролетела хрюкающая птица.
Зашли на рынок купить цветов, он обожал живые цветы. Принося букетик домой, громко объявлял: «Купил цветы!» Мама радовалась, считая, что цветы для неё.
Но когда её не было дома, Вика с таким же успехом покупал несколько цветков и торжественно ставил вазочку, обычно на ломберный столик с телефоном. Исключительно для себя. Было замечено, что если цветок ставился в дальний угол, он от огорчения вскоре умирал…
Вернувшись из Японии, Виктор Платонович побежал за мимозой, а потом развесил по всей квартире репродукции гравюр с видами горы Фудзи.
Подарил и мне парочку.
– Ты понимаешь, Витька, этот Хокусаи – гений! Ты согласен со мной? – радовался он, украшая гравюры веточками мимозы.
Что мне оставалось сказать? Конечно, гений…
Чтобы облегчить себе жизнь, В.П. утверждал, что его подход к искусству непритязателен. И критерий не хитёр – хочет ли он видеть это у себя дома? Что может быть лучше, серьёзно говорил он, как с утра взглянуть на Серова, Левитана, Серебрякову? Открываешь глаза, а перед тобой серовская «Девочка с персиками»! Мечта!
